Бабочка и Орфей - Лина Аспера

но я легкомысленно киваю. Вдумчивая дегустация новой порции приводит к решению всё-таки быть к Старому Свету справедливым: — Впрочем, есть кое-что, что могли изобрести только европейцы.

— Да неужели? Фух, просто гора с плеч. И как это у них получилось?

— Понимаешь, на Востоке на первом месте всегда коллектив, не личность. А в Европе наоборот, и поэтому именно здесь, на фоне материализма, НТП и прочей демократии смогла возникнуть глубинная психология.

— Ты про дедушку Фрейда?

— И дедушку Юнга.

— Знаешь, я как-то пробовал почитать Википедию об этих товарищах, и, по-моему, хрень они придумали. Типа, ты спишь с женщинами потому что на самом деле хочешь свою мать.

— Эдипов комплекс. А про Аниму и Анимуса читал?

— Так, наискосок. Тоже чушь собачья.

— Тем не менее андрогинность ещё со времён античности считается признаком совершенного человека.

— Хочешь сказать, будто эти, гм, ущербные создания, которые трахаются с такими же ущербными одного с собой пола или, того хуже, делают себе операции — на самом деле совершенные люди?

— Во-первых, не своди всё к сексу. Во-вторых, гомосексуальность не есть андрогинность. И в-третьих, не ставь клеймо ущербности на всех без разбора.

Так, меня начинает заносить. Не стоило соглашаться на добавку коньяка.

— Почему это не ставить? Ты что, можешь привести примеры нормальных гомиков? — Дрейк морщится от получившегося оксюморона.

— Фредди Меркьюри. Алан Тьюринг. Оскар Уайльд, правда с оговоркой на бисексуальность, — понимаю, что собираюсь ляпнуть то, что говорить ни в коем случае нельзя, однако не успеваю затормозить. — Ну и я. Наверное.

Пауза.

— Наверное что? — осторожно переспрашивает Дрейк. Мне бы вывернуться, как-то смягчить сказанное, только я знаю, что сфальшивлю, а он это обязательно поймает.

— Наверное попадаю под твои критерии нормальности, — обречённо расставляю точки над i.

До этого вечера я не верил, будто человеческие взаимоотношения настолько хрупкая вещь.

— Прикалываешься? — Дрейк пытается хоть как-то выправить ситуацию, но поздно. Я уже видел гримасу брезгливого отвращения, скользнувшую по его лицу. Видел и абсолютно однозначно истолковал: этого он никогда не сможет во мне принять. Так есть ли смысл растягивать агонию?

— Ты же знаешь, что нет, — я встаю из-за стола. Не считая достаю из бумажника несколько тысячных банкнот, кладу на столешницу и придавливаю на треть полным коньячным бокалом.

— Тимыч…

— Всё нормально, — я изображаю кривое подобие улыбки. — Пока, Дрейк, — и спокойно, не оглядываясь, ухожу. С полной уверенностью, что меня не окликнут.

***

Можно выть в потолок, можно бросаться с кулаками на стены — но зачем? Ещё соседи санитаров вызовут.

Можно есть себя поедом, проклинать коньяк и болтливый язык — но разве сожаления хоть когда-нибудь могли что-то исправить?

Можно придумывать объяснения и аргументы, отрепетировать речь на тему «Геи тоже люди» — но я не знаю ни единого случая, когда слова брали верх над предрассудками, особенно в таком щекотливом вопросе.

Значит, конец. На этот раз растяпа Тим грохнул не хрустальную тётушкину вазу, а самое ценное из того, чем владел за всю свою дурацкую жизнь.

Мне вдруг ярко представляется, как всё будет дальше. Натянутые попытки вести себя по-прежнему, отведённые в сторону глаза и брезгливые взгляды исподтишка, инстинктивно поддерживаемая дистанция. День изо дня — словно по битому стеклу. Не хочу.

Тогда что? Собрать волю в кулак, погрозить им лени и воплотить-таки в жизнь расплывчатый план об ашраме у подножия Гималаев или буддийском дацане? Понадеяться на свой английский, сдать обе квартиры — мою и тётушкину — и на эти средства махнуть в Индию, Тибет, Непал? Ни семьи, ни любви, ни эрзац-дружбы — получится идеальная брахмачарья*. Или, может, хотя бы просто сменить место работы?

Не хочу. Я переворачиваюсь на бок, и диван подо мной издаёт привычное поскрипывание. Какой, вообще, смысл в трепыханиях, если вся наша реальность суть Майя, иллюзия, Природа-Пракрити, танцующая для Духа-Пуруши? А меня уже тошнит от этого танца.

— На-до-е-ло, — по слогам говорю вслух.

Закрываю глаза. Под веками темно почти так же, как в моей душе. Выхода нет, до рассвета ещё много часов, до конца жизни — безумно много дней пустого, никчёмного существования. Купить, что ли, календарик и каждый вечер вымарывать очередное число, как я делал в летнем лагере после третьего класса? А в конце года класть закрашенную картонку в стопку к таким же, отмеряя отбытый на земле срок.

— Я не хочу так. Пожалуйста, кто-нибудь. Я не знаю, как быть, я не могу больше быть, я… Пожалуйста, ну хоть кто-нибудь, помогите мне.

*Брахмача́рья — одна из четырёх ступеней духовного развития в индуизме. В узком смысле — половое воздержание; в широком — самодисциплина, контроль над желаниями, отсутствие привязанности.

========== (Эпитафия) ==========

Тим Сорокин продолжает ходить на работу и вечерами читать книги. Над его продавленным диваном появилась новая полка.

Андрей Вертинский не меняется: беспечно играет с огнём дедлайнов, любит приключения, женщин и хороший алкоголь. Со стороны он кажется полностью довольным своей жизнью.

Ольга Михайловская пишет образцовые отчёты и спецификации, а весенний отпуск планирует провести в Японии. Более того, у неё уже куплены билеты и составлен подробный маршрут. Что касается нежных чувств, то она убеждена в их нелепости, однако перебороть себя бессильна.

Дочки Васи Щёлока, как и любые дети в холодное время года, попеременно болеют простудами. К счастью, обходится без стационара и тайных отлучек в разгар рабочего дня. Сам же Вася, по обыкновению, не упускает возможности попрактиковаться в язвительности на любых жертвах, хотя с недавних пор почему-то делает для Тима исключение.

Информация о дальнейшей судьбе Бабочки отсутствует.

========== IV (Андрей) ==========

Это один из примеров того, как может начинаться приключение. Промах — внешне чистая случайность — открывает перед человеком неожиданный мир, и он соприкасается с силами, которые вряд ли способен сразу понять. Как показал Фрейд, ошибки не являются простой случайностью. Они — результат подавленных желаний и конфликтов. Они — волны на поверхности жизни, вызываемые подспудными родниками. Они могут быть очень глубокими — настолько глубокими, как и сама душа. Промах может привести к началу новой судьбы.

Дж. Кэмпбелл «Тысячеликий герой»

Всё началось с Варанаси.

— Город, построенный Шивой, — со значением подчеркнул гид. — Город, который и есть Шива.

Не люблю необоснованный пафос.

— Довели небожителя, — я демонстративно покосился на лепёшки свежего навоза, живописно разбросанные по запруженной людьми, транспортом и коровами улице.