Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна - Александра Бруштейн

От этого второго «вдруг» дрогнуло даже гранитное сердце мадам Бурдес. Может быть, она смутно почувствовала, как близка она сама к такому психозу? Не знаю. Но она плакала, каялась, разрешила девочкам справлять день рождения и согласилась уехать на весь день к родным вместе с мужем и Жозькой. Правда, уезжая, она уже в передней угрожающе подняла руку и зловеще возгласила:

– Смотрите! Я вернусь не поздно – в половине двенадцатого ночи. Чтобы ни одного мерзавца-гостя я в доме не застала! Смотрите! Ровно в половине двенадцатого ночи!

Это был чудесный день и чудесный вечер!

Сперва все мы – Таня, Маня, я, Гриша и Майофис – верный конторщик Майофис, старый друг Майофис! – бегали, делая последние покупки. Потом мы накрыли на стол, украсили его цветами. Было волшебно красиво! Майофис ходил по комнатам солидно и важно, перекладывая свой фантастический нос справа налево и обратно, как дятел, который точит клюв. У Майофиса оказался замечательный талант: цитировать стихи так некстати, что, слушая его, мы помирали со смеху. Например, войдя в столовую и увидев красоту сервированного стола, Майофис восторженно произнес:

– «Где стол был яств – там гроб стоит!» – И еще добавил: – «Домового ли хоронят? Ведьму ль замуж выдают?..»

А когда я, растрепанная, вспотевшая от хозяйственных хлопот, влетела зачем-то в гостиную, Майофис вынул из бокового карманчика белоснежный платочек, отер мне лоб и процитировал из басни Крылова:

– «С мартышки градом лился пот!»

Как уютно, как весело было без мадам Бурдес и без Жозьки!

Мы с Гришей в лепешку разбивались, чтобы гостям было приятно и весело. Для младших – подружек Мани – устраивали в гостиной игры, для старших – танцы. Сами танцевали, а Гриша даже пел, Майофис плясал со мной мазурку и так расчувствовался, что заявил мне:

– Ах, если бы вы были, ну, хотя бы на тридцать лет старше!

– Что было бы тогда?

– Я бы в вас влюбился! – ответил он с чувством, перекладывая нос справа налево.

Это признание в любви – первое в моей жизни! – я приняла с удовольствием.

– Миленький Майофис, я вас очень люблю!

– Когда вы будете постарше, – сказал Майофис, грустно улыбаясь, – вы поймете, что вы сейчас сказали одно лишнее слово…

– Какое?

– Слово «очень». Когда-нибудь вы скажете кому-то, кого вы теперь еще даже не знаете, вы скажете ему: «Я вас люблю». Просто «люблю». Без «очень». Да. А «миленький Майофис, я вас очень люблю» – знаете, что это значит? Это значит: «Дедушка Майофис, вы старый болван»…

Ровно за час до срока, назначенного хозяйкой дома, Гриша встал на стул, хлопнул в ладоши:

– Тиш-ш-ше! Слушать мою команду!

– Слушаем, слушаем! – зашумели все.

– Так вот: пора расходиться. Встать всем цепочкой – лицом к двери в переднюю. Выходить по одному в переднюю, быстро одеваться и уходить!

Гости разошлись. А мы убрали со стола и привели в порядок столовую, гостиную и зал. Не осталось никаких следов пребывания гостей. Нам дружно, весело помогали горничная и кухарка.

Они тоже от всей души наслаждались отсутствием своей ненаглядной хозяйки!

Когда мадам с мужем и Жозькой позвонили с парадного хода, мы с Гришей и Майофисом убежали по черной лестнице.

Простившись с Майофисом, мы с Гришей идем по ночной заснеженной улице. Звезд на небе, звезд! Как крупных спелых ягод под кустом в укромном лесном уголке.

– Не пялься на небо! – строго приказывает мне Гриша. – Под ноги гляди!

– Хорошо, – отвечаю я послушно. – Я на свои калоши смотрю. Можно это?

– Можно, – серьезно разрешает Гриша.

– Благодарствуйте, дяденька! – говорю я тонким голоском и делаю книксен.

И мы смеемся – в который раз за этот веселый день!

– Эх… – вдруг говорит Гриша с сожалением. – Была бы ты постарше!..

– И что тогда? – интересуюсь я. – Ты бы в меня влюбился?

– А ты откуда это знаешь? – страшно удивляется Гриша.

– Мне это сегодня уже говорили! – отвечаю я с гордостью.

1 января 1901 года началось новое столетие – XX век.

Это – важное историческое событие. И, конечно, наш Лапша в первый свой урок после рождественских каникул произнес по этому случаю очередную речь.

По его словам, новый век начинается «при самых лучезарных предзнаменованиях». Это будет счастливый век, золотой век! (Здесь жиденький тенорок Лапши задребезжал, как треснувший колокольчик.)

Начало века, говорит Лапша, ознаменовалось следующими важнейшими событиями:

Его святейшество Римский Папа Лев XIII, превозмогая старость и болезнь, освятил начало века личным участием в богослужении…

Его величество германский кайзер Вильгельм II произнес речь перед офицерами своей армии…

В Париже, в Елисейском дворце, Его эминенция папский нунций принес президенту Французской республики свои поздравления с началом нового века, в ответ на что президент, господин Эмиль Лубэ, произнес речь.

Люся Сущевская бросает мне на парту записку: «Ур-рра! Все великие люди говорят речи по случаю нового века! И кайзер, и президент, и римский папа, и папский нунций! Сейчас произнесу речь и я!»

– К сожалению, – Лапша делает печальное лицо, – мир понес в эти дни невознаградимую утрату. Скончалась, тихо отойдя в вечность, английская королева Виктория. Она была ангелом мира, распростершим крылья над всеми странами. Последние дни королевы Виктории были омрачены войной Англии с бурами. Скорбь об этом кровопролитии подточила миролюбивое сердце королевы…

В общем, «сладко пел душа-Лапша». Мы были в восторге: речь заняла почти половину урока.

Я думала, что Люся в своей записке шутит. Неужели она в самом деле будет говорить речь? Вдруг, смотрю, она встает и просит разрешения сказать несколько слов… Я обмерла. На Люську иногда находит шальной стих – она может разыграть целый спектакль.

Был случай – учитель истории Громаденко объяснял нам новый урок, после чего Люся вот этак же встала и спросила:

– Борис Семенович, вот вы сказали: «после смерти Петра Великого», а ведь он же еще не умер. Он умрет только на 138-й странице, а мы пока проходим 126-ю…

У Люси было при этом искренне-идиотское лицо (первоклассная актриса!), никто не мог бы заподозрить, что она просто дурачится и дурачит учителя.

Я до смерти боялась, что Люся и сейчас «отваляет» что-нибудь в этом же роде. Но нет! Она сказала несколько прочувствованных слов – так мило, так скромно краснея и опустив озорные глаза цвета темного орехового пряника, что на нее было приятно смотреть.

А потом прислала мне новую записку: «Ну, чем я хуже, чем римский папа, кайзер и панский пупций?»