Николай Гумилев - Владимир Полушин

22 февраля Гумилёв принял участие в заседании «Всемирной литературы», где были А. Блок, М. Лозинский, Н. Лернер, Е. Замятин, А. Волынский, Браудо, Крачковский. Решено было передать Гумилёву на просмотр две вступительные статьи М. Шагинян к «Истории тринадцати» и шести повестям Оноре де Бальзака. Присутствовавшие согласились с Николаем Степановичем и отдали М. Шагинян для редактирования «Мадемуазель де Мопэн» Теофиля Готье.

Гумилёв в феврале уже сменил Блока на посту председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов и поэтому вынужден был писать «Письмо для зарубежной печати» в ответ на письмо в эмигрантской прессе группы русских писателей, которые обвиняли сотрудников «Всемирной литературы» в некомпетентности и сотрудничестве с советскими властями. Конечно, в той или иной степени можно согласиться со вторым утверждением (хотя и тут надо было уточнить, что под этим понимать), но с первым уж никак нельзя было согласиться. Во «Всемирной литературе» были тогда задействованы лучшие литературные силы, оставшиеся еще в России. И поэт, не покривив душой, написал объективный ответ. В этом же месяце Гумилёву как члену комиссии по академическим пайкам пришлось участвовать в их распределении. Анна Андреевна рассказывала П. Лукницкому, как это распределение происходило: «…Случай в Доме литераторов в революционные годы — баллы ставили для ученого пайка. Заседание было. Все предложили Н. Г. — 5, АА — 5, Н. Пунин выступил: „Гумилёву надо 5 с минусом, если Ахматовой — 5“. Н. С. был в Доме литераторов, пришел на заседание, и все время до конца просидел. Постановили Н. Г. — пять с минусом, а АА — пять…» Как видим, Гумилёв был объективен до самоотречения. Известно, как трудно ему приходилось в те годы — ведь он, в отличие от Ахматовой, содержал большую семью. В этой связи совершенно неправдоподобно выглядит все то, что говорил Голлербах о их конфликте в своих полуграмотных посланиях в различные инстанции. 25 февраля Николай Степанович в столовой Дома литераторов столкнулся с пасквилянтом Голлербахом и у них состоялся резкий разговор.

Видимо, Голлербах решил приукрасить свой неблаговидный поступок, выставив поэта в дурном свете. В тот же день он пишет уже зарифмованный пасквиль, назвав его «Диалог между мной и Гумилёвым по поводу моего отзыва о „Драконе“».

По воспоминаниям Одоевцевой, Голлербаху удалось даже обмануть кого-то из «Всемирной литературы» и мнения литераторов в отношении происшедшего разделились. Голлербах сам вспоминал потом, что: «Разговор наш произошел при свидетелях… и вскоре по Петербургу начали циркулировать „свободные композиции“ на тему этого разговора». На следующий день, 26 февраля, он пишет открытое длинное и нудное письмо Гумилёву.

В письме Голлербах обещал извиниться перед ученицей Гумилёва, если она посчитала себя оскорбленной. Судя по воспоминаниям Одоевцевой, интриган так и не удосужился извиниться. Да и само письмо не было нигде опубликовано, и есть все основания полагать, что автор «забыл» отправить его по каким-то корыстным соображениям. Голлербах решает обратиться в суд чести при Петроградском отделе Всероссийского Союза писателей. Естественно, все факты Голлербах излагает со своей точки зрения, смещая акценты.

Конечно, ссора в эти последние месяцы жизни поэта отнимала у него много энергии, и невозможность ответить обидчику по всем правилам дворянской чести наверняка была тягостна для него. Тем не менее он продолжает заниматься и Цехом поэтов, и теперь уже Союзом поэтов, и своими многочисленными поэтическими студиями, и другой общественной жизнью в ожидании решения суда чести. В феврале на гектографе Гумилёв печатает журнал Цеха поэтов «Новый Гиперборей» в количестве двадцати трех экземпляров и помещает в журнале свое стихотворение «Перстень».

Но не все новости в это время были плохими. 1 марта Гумилёв получил удостоверение Союза поэтов на командировку в город Бежецк для чтения лекций. 5 марта он возвращается в Петроград и выступает с докладом «Современность в поэзии Пушкина» на втором. Пушкинском вечере в Доме литераторов, а 9 марта присутствует на заседании профессионального Союза писателей при утверждении списка из семидесяти четырех литераторов, которым выделялся паек.

В марте Гумилёв снова увидел свою бывшую жену. Анна Андреевна пришла во «Всемирную литературу», чтобы получить билет Союза поэтов, который ей понадобился для предоставления в какие-то советские учреждения. Гумилёв был на заседании, и Анне Андреевне пришлось ждать. Вскоре он появился, извинившись за задержку и пояснив, что был занят с Блоком. Ахматова, желая его задеть, обронила: «Ничего… Я привыкла ждать!..» Поэт удивился и спросил: «Меня?» На что последовал холодный ответ: «Нет, в очередях!» Гумилёв подписал и вручил ей билет, поцеловал руку. Так они расстались.

Тем временем Голлербах продолжал свою закулисную борьбу, придумывая все новые и новые небылицы. 14 марта он пишет очередной пасквиль, зарифмовав его: «Поэт, умея врать не в меру, / Умей невежество скрывать!» — желая, видимо, испортить настроение Николаю Степановичу, который читал свои стихи на вечере Цеха поэтов в Доме искусств.

В это время Гумилёв предпринимает попытку составить полное собрание своих произведений. Это очень интересный факт, ведь практически мы знали бы волю поэта, что и как издавать из его наследия.

Зная о дефиците бумаги в государственных издательствах, он обратился в «Петрополис», но, видимо, и там получил отказ.

30 марта Гумилёв снова едет в Бежецк и проводит там вечер в здании бывшей женской гимназии на улице Рождественской — делает доклад о литературе, читает свои стихи и стихи членов Цеха поэтов.

И все же идея издать в «Петрополисе» свои произведения не оставляла поэта. По возвращении из Бежецка 11 апреля Гумилёв снова отправился в издательство, где повстречался с Михаилом Кузминым. А вечером в Доме литераторов Н. Гумилёв прочел доклад об акмеизме и стихотворение «Молитва мастеров», а также стихи из «Костра» и двух подготавливаемых новых книг.

В четвертом-пятом номерах «Вестника литературы» были опубликованы стихотворения Гумилёва «Души» (получившее позже название «Память»), а также «Молитва мастеров» и «Канцона» («И совсем не в мире мы…»). И опять появилась язвительная пародия Э. Голлербаха «Не в журнале ты совсем, а где-то…». Николай Степанович посчитал ниже своего достоинства отвечать на этот выпад.

Но Голлербах все не унимался. 19 апреля он снова пишет письмо, на этот раз члену суда чести Александру Блоку.

20 апреля Гумилёв проводит вечер Цеха поэтов в Доме искусств. Во вступительном слове он охарактеризовал творчество участников Цеха и прочел несколько своих стихотворений, в том числе «Звездный ужас» и «Молитву мастеров». 25 апреля в Большом драматическом театре под эгидой Дома искусств прошло последнее выступление Александра Блока.

Замечу, что Гумилёв как председатель Союза заботился не только о поэтах своего круга, но вообще обо всех талантливых писателях. Например, проявлял заботу о красноармейце Николае Тихонове, будущем крупном советском поэте.

27 апреля Николай Степанович ходатайствовал перед окружным военно-инженерным управлением об оставлении состоящего на службе поэта Н. С. Тихонова в Петрограде. Раз и навсегда признав Тихонова талантом, Гумилёв отстаивал его вне зависимости от убеждений того.