Конец сюжетов - Людмила Улицкая

В какой-то момент Женя вышла в туалет. Здесь Женю ожидала маленькая неожиданность: служащая в туалете, «пипи-дам», тоже оказалась из России. Видимо, из тех, кто на большой сцене не прижился, а уезжать не хочется… Женя сделала свое дело и по инерции заговорила с женщиной. Оказалось именно так, как Женя и предположила: из Краснодара, работала в Германии, теперь здесь…

Женя стояла у зеркала, смотрела на себя и сама себе говорила: куда же тебя, дорогая, занесло?

В этот момент, изящно покачиваясь и слегка вращаясь около каждой дверной ручки, вошла Люда… Она была совершенно пьяна. Ринулась в кабинку, поблевала, пописала. Вышла. «Пипи-дам» ей тут же сунула в руку стакан. Люда прополоскала свой зубастый рот, прыснула в него дезодорантом. Села на козетку. Увидела Женю — любезность вдруг сошла с лица, как косметика… Закурила, скривилась и обратилась вдруг к Жене на языке уличной девки:

— А чего ты, мля, здесь делаешь? Кто за тебя платит? Чего тебе вообще надо?

Как это бывает с пьяными, у нее, видимо, произошел слом, и Женя отвечала ей ласково:

— Да я сценарий пишу, Людок, про русских девушек в Цюрихе. А ты здесь — главная героиня: все про тебя говорят — Люда из Москвы…

— А ты как, ручкой пишешь или на диктофон? — спросила Люда с новой интонацией.

— Ну, есть у меня диктофон… — призналась Женя, — но с тобой мне просто интересно поговорить. Так, по-человечески…

И тут Люда превратилась вдруг в совершенную фурию. Попыталась встать, но плюхнулась на козетку:

— Ах ты, сука казенная, заложить всех хочешь? Дома по пятам ходили, и здесь достали… Да я тебе пасть порву… — И она сделала плечиками такое движение, как фильмовый актер, который урку играет…

И тут на Женю накатил какой-то истерический хохот.

— Людок, сестричка моя! — завопила она сквозь смех. — За кого ты меня-то принимаешь? Ты что, сбрендила? Может, ты думаешь, я в своей жизни говна не кушала?

Женя обняла Люду за плечи, и та уронила голову ей на плечо и начала рыдать. Сквозь рыдания прорывался знакомый текст, но выраженный ярче, чем это делали ее менее одаренные коллеги.

— А ты за три рубля не сосала у трех вокзалов? А на хор тебя не ставили? А в подъезде ты не давала? Да, я Люда из Москвы! Королева, ебена мать! Только я не Люда и не из Москвы! Я Зоя из Тулы! И профессоров у нас в родне не было. Прислугой в профессорском доме у евреев — да, работала! Внучку их на кружок в Дом ученых водила… А у меня — шахтеры все. Папаша, отчим. И мама моя до сих пор на шахте работает. Диспетчером. И пьяница отчим, сейчас сидит, хотя, наверное, помер уже. Изнасиловал меня, когда мне одиннадцать лет было… Да, я школу с золотой медалью!.. И в институт я поступила! Но как меня в «Национале» милиция загребла, так и вып…или из института… Хорошо, не посадили, всем отделением отхарили и отпустили… Да я бы, может, сама бы профессором стала, если бы не приходилось мне с первого курса п… зарабатывать. Мне языки даются — как не фига делать… Я ухом все ловлю, без учебника… — Она высунула длинный розовый язык, покрутила высокоорганизованным орудием профессионала.

Дальше рассказ шел по полной программе: жених, смерть накануне свадьбы, злой гений…

Текли пьяные слезы, жидкие сопли… Она икала, размазывала водостойкую тушь по впалым щекам.

— Людочка, не плачь, — гладила ее Женя по плечу. — Ты все равно здесь самая удачливая. Тебе все девчонки завидуют. У тебя и бизнес, и Альдо-муж…

— Писатель ты гребаный, — еще горше заплакала она. — Ну что же ты ни хера не понимаешь, инженер человеческих душ! Ну да, женился он! Я на него пашу как папа Карло, я сегодня под тремя клиентами полежала. Четыреста франков — all included… Один был араб лет шестидесяти, двустволка и гадина. Второй — немец из Баварии, жадный до умопомрачения. Я себе воды минеральной в стакан налила, а он спрашивает: кто платит за эту воду… А третий, — она захохотала, — лапочка! Молодой япошка, ну совсем без хера. Но какой вежливый… А про тысячу баксов — забудь. Мечта всех здешних идиоток. Такие деньги, может, только Наоми Кемпбелл дают…

Женя выволокла Люду из туалета. Розовый Альдо посмотрел на Люду недобрым глазом — и Женя поверила всему, что Люда только что о себе рассказала…

А еще через день Женя уехала. С Мишелем у нее был заключен договор на написание сценария. Такая сучья жизнь. Такая убогая ложь. А правда — еще более убогая. Но Мишелю хотелось сказки. Городского романса. Мелодрамы для бедных. Воплощения мечты всех девочек мира — простодушных, алчных, глупеньких, добрых, жестоких, обманутых…

Женя получила тысячу баксов аванса. Ту самую сумму, которую все они мечтали получить за ночь…

Вернулась домой. Дома было все по правде, очень трудно и напряженно. Женя ходила на работу и писала сценарий. В Москве эта история выглядела все нелепей и ненужней.

А через полтора месяца позвонил Луи, сказал, что Мишель умер от передозировки героина. И случилось это на следующий день после похорон его жены Эсперансы, которая умерла в клинике от СПИДа. Луи плакал. И Женя тоже плакала. Наконец-то весь этот бред закончился, и все получило свои объяснения, в том числе и цвет глаз: голубой, когда зрачок сжимается в иголочку, и черный, когда он расширяется и занимает всю радужку, — в зависимости от дозы…

Проклятые эти кабачки не выходили из головы несколько дней. Наконец купила пять бледных, глянцевитых, ровненьких… Поздно вечером пожарила, а утром наскоро приготовила соус и попросила Гришку завезти продукты питания Лиле. Кроме кабачков образовался салат свекольный и творожная замазка. Зубов у Лильки практически не было. Мозгов тоже было немного. И красоты. Собственно, состояла она из большого жидкого тела и тихой доброты… Тихой доброта ее стала после болезни, а пока была Лилька здорова, доброта ее шумела, ахала, восклицала и несколько даже навязчиво предлагала собой воспользоваться. И пользовались все кому не лень. Смешно: девичья фамилия Лили была Аптекман, а профессия — фармацевт. Провизор по-старому. Тридцать лет просидела она в первом окне, улыбалась всем неразборчиво и старалась всем все дать, достать, разыскать… А потом грохнул инсульт, и уже три года ковыляла она по дому, опираясь на хорошую заграничную палку с подлокотником и волоча за собой отстающую левую ногу. И рука левая тоже была теперь скорее для виду — дела не делала…

Лилю Аптекман Женя с детства терпеть не могла. Жили в одном дворе на старой улице, трижды за их жизнь поменявшей название. Родители были знакомы. Говорили даже, что Женин дедушка в возрасте лет восьмидесяти сватался к Лилькиной бабушке, молодой старушке лет шестидесяти пяти. Но Женя в это не очень верила: что мог найти интеллигентный дедушка, достойный врач-отоларинголог, любитель Шуберта и Шумана, читающий на латыни речи Цицерона, в Лилиной бабушке, всегда улыбающейся шелковой тумбочке с усами и напевной речью украинского местечка? Женю в те времена из себя выводила Лилина шумная невоспитанность, обжорство и непомерное любопытство. А Лиле всегда хотелось с Женей дружить — только Женя ее к себе и близко не подпускала.