Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Вот вся характеристика «Гражданина». Он не может иначе думать, как в полном единении в главных мотивах с главною задачею правительства, потому что в этом единении сложилось исповедыванье его преданности Престолу и Отечеству; а раз он иначе думать не может, – он не может иначе говорить; и затем раз он не иначе говорит, как то, что думает, – само собою разумеется, его речь должна носить тот характер искренности и теплоты, который иные называют привилегированною и только «Гражданину», будто бы, дозволенною смелостью…

И вот на вопрос: чей мы орган? – ответ очень прост: мы орган служения идее силы и славы России в историческом их понимании, орган самостоятельный и случайный, который не может не знать, как мыслит и чувствует наш Государь, потому что в этом – долг его службы, смысл его преданности, совершенно одинаковые как у всякого слуги Престола, и чем ближе он подходит к уразумению чутьем Царских мыслей, тем он честнее служит своему Отечеству. И тем эта служба честна, что он не по чьему-либо приказанию и не по выгоде старается понимать мысли Главы правительства, а по стремлению души и по чуянью в этом патриотической правды…

Но для высшего правительства «Гражданин» такой же орган печати, как и все другие. Он имеет их свободу, подчинен их законам и ничего собою не выражает, кроме своих собственных мыслей.

А если берлинская газета удостоверяет, что «Гражданину» приказано цензурою относиться дружественно к Германии, то значит, для них должно быть ясно, что все вышеизложенное верно, ибо будь «Гражданин» правительственный орган – ему бы не пришлось приказывать говорить иначе, чем он говорит.

Затем, в заключение, два слова органу лицемерия, – касающихся слова кощунства, которое позволил он себе употребить относительно моих слов о том, что я служение словом моему государству полагаю в отгадываньи душевным чутьем мыслей моего Государя и Его мысли считаю заветами и образами мысли русского народа…

«Московское Новое время» не даром назвало эти слова кощунством… Ему понадобилось ими воспользоваться как орудием, схожим с клеветою против меня… Как, вопиют господа Петровские, нам одним предоставлено ведение Царевых мыслей, мы одни служим правительству, мы одни смеем говорить от имени правительства, и в кощунстве да будет обличен какой-нибудь князь Мещерский, если он осмелится говорить, что угадывает и читает духовно Царевы мысли…

Нет, господа Петровские, вы не правы… Довольно лицемерия, довольно лжи по такому священному и дорогому вопросу… Слишком дорого поплатились Россия и царственные интересы за ту монополию чиновничьей преданности, в силу которой всем говорившим: «Я угадываю мысли Герцена, Огрицки, Лассаля и других социалистов и руководствуюсь ими», – считалось дозволенным и приличным, а говорить: «Я угадываю и чую мысли моего Государя, и ими только вдохновляюсь как правдою, как голосом народа», – считалось кощунством…

Довольно этой лжи, довольно потому, что ей мы обязаны тем, что первым дали свободу перевернуть в 32 года весь умственный и духовный строй России и довести ее до пропасти, а вторых – заставляли молчать как врагов правительства и нарушителей общественного спокойствия…

Благодарение Богу, это время минуло безвозвратно… Теперь нет места недоразумениям… Теперь, кто служит Царю – служит России, может это говорить громко, и должен это говорить, дабы не могло быть ни обмана, ни сомнения, и разбросанные по России единомышленники не могли думать, что он эту службу Царя за тридесять сребреников продаст книжникам фарисеям-лицемерам для служения узким и мутным интересам того или другого политического кружка или подпольной чиновничьей интриги.

Вот все, что имею сказать лже-«Московским ведомостям».