Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти - Шошана Зубофф

Когда в конце XVIII века Сэмюэль Бентам, брат философа Иеремии Бентама, придумал паноптикум, в качестве средства надзора за непокорными крепостными в имении князя Потемкина, он черпал вдохновение в архитектуре русских православных церквей, которыми была усеяна сельская округа. Как правило, центром этих построек был главный купол, с которого на прихожан, и предположительно на все человечество, взирал лик всемогущего «Спаса Вседержителя». Нельзя было скрыться от его взгляда. В этом же смысл руки и перчатки. Замкнутый цикл и тесное прилегание призваны сделать так, чтобы деться было некуда. Когда-то было некуда деться от всезнания и всесилия Бога. Сегодня некуда деться от других, от Большого Другого и от надзорных капиталистов, которые принимают решения. Это состояние безысходности прокрадывается потихоньку. Сначала нам просто незачем отвлекаться, а потом мы не в силах отвлечься.

В заключительных строках экзистенциальной драмы Жана-Поля Сартра «Нет выхода» один из ее персонажей по имени Гарсан приходит к своей знаменитой мысли: «Ад – это другие люди». Это было задумано не как лозунг человеконенавистничества, а как признание того, что невозможно достичь должного баланса между собой и другими, пока «другие» постоянно «смотрят». Другой социальный психолог середины века, Ирвинг Гофман, подхватил эти темы в своем бессмертном «Представлении себя другим в повседневной жизни». Гофман развивал идею «кулис» как места, в котором наше «я» укрывается от жизни на людях, требующей постоянного спектакля.

Язык «сцены» и «кулис», вдохновленный наблюдениями за театром, стал метафорой для всеобщей потребности в таком убежище, где мы можем «быть самими собой». За кулисами «осознанные противоречия с насаждаемым впечатлением принимаются как должное», здесь «открыто фабрикуются иллюзии и рассчитываются впечатления». Такими устройствами, как телефон, «завладевают» для «приватного» использования. Разговоры «расслаблены» и «откровенны». Это место, где «жизненно важные секреты» могут лежать на виду. Гофман заметил, что в работе, как и в жизни, «контроль закулисья» позволяет людям «самортизировать давление обступающих их со всех сторон детерминистских жизненных необходимостей». Язык за кулисами – это язык взаимности, близкого знакомства, интимности, юмора. Он предлагает уединение, в котором можно не думать о «сохранении лица» во время сна, дефекации, секса, «насвистывания, жевания, покусывания губ, рыгания и пускания газов». Но, пожалуй, прежде всего это возможность «регрессировать», когда нам не нужно быть «милыми»: «вернейший признак существования закулисной солидарности – это чувство безопасной возможности дать волю потенциально заразительному настроению угрюмой молчаливой раздражительности». В отсутствие возможностей для такой передышки, когда могли бы расти и крепнуть ростки «настоящего» «я», идея Сартра об аде начинает обретать смысл[1198].

Студенты обсуждают в учебной аудитории свои стратегии самопрезентации в Facebook, в которых ученые видят «эффекты сдерживания»: непрерывная «доработка» своих фотографий, комментариев и профиля с удалениями, добавлениями и изменениями, которые направлены на максимизацию количества «лайков» как сигнала своей ценности на этом экзистенциальном рынке[1199]. Я спрашиваю, действительно ли эти усилия по самопрезентации в XXI веке так уж отличаются от того, что описывал Гофман, – просто, создавая и разыгрывая наши сценические образы, мы поменяли реальный мир на виртуальный? Тишина, студенты задумываются, затем одна девушка говорит:

Что это за «всё», которое меняется? Это приходит внезапное осознание – частью понимание, частью воспоминание – что Большой Другой не знает преград. Оцифровка человеческого опыта легко проходит сквозь некогда надежную границу виртуального и реального миров. Это служит к непосредственной выгоде надзорного капитализма – «Добро пожаловать в McDonald’s!» «Купите эту куртку!» – но любой земной опыт можно не менее легко доставить в улей: пост здесь, фотография там. Повсеместный интернет означает, что аудитория всегда рядом, и этот факт приносит давление улья в наш мир и в наши тела.

Исследователи все чаще обращаются к этому мрачному факту, который группа британских ученых называет «расширенным эффектом подавления»[1201]. Идея состоит в том, что люди – особенно молодежь, хотя и не только она – сегодня подвергают цензуре и подправляют свое поведение в реальном мире с оглядкой на социальные сети, а также на более широкую потенциальную аудиторию интернета. Исследователи приходят к выводу, что участие в социальных сетях «глубоко переплетается со знанием о том, что информация о наших поступках офлайн может появиться в интернете, и что мысль о том, как бы не вызвать недовольство „воображаемой аудитории“, меняет наше поведение в реальной жизни».

Когда я ловлю себя на том, что хочу подбодрить студентов, для которых сеть стала источником боли, но которые страшатся ее утраты, я думаю о значении выражения «некуда деться», каким оно предстает в личных воспоминаниях социального психолога Стэнли Милгрэма по поводу эксперимента, который продемонстрировал, «насколько сильна ситуационная обусловленность человеческих переживаний и поведения»[1202].

Студенты Милгрэма изучали то, насколько сильно поведение контролируется социальными нормами. У него возникла мысль исследовать это жизненное явление, заставив своих студентов подходить к человеку в метро и, не приводя никакого оправдания, просто смотреть ему в глаза и просить уступить его или ее место. Однажды Милгрэм тоже отправился в метро, чтобы самолично поучаствовать в эксперименте. Несмотря на годы, проведенные за наблюдением и осмыслением проблематичных моделей человеческого поведения, оказалось, что он не был готов к своему собственному моменту социальной конфронтации. Полагая, что ему будет «несложно» проделать этот опыт, Милгрэм подошел к пассажиру и собирался произнести «волшебную фразу», но «слова застряли у меня в горле и наотрез отказывались выходить наружу. Я застыл на месте, а затем ретировался, не выполнив своей миссии центры самоконтроля были парализованы». В конце концов психолог заставил себя попробовать снова. Он рассказывает, что произошло, когда он наконец подошел к пассажиру и «выдавил из себя» свою просьбу: «Простите, пожалуйста, вы не уступите мне место?»