На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Через три недели после выхода на свободу моего невезучего товарища прооперировали в одной из лучших клиник Чикаго. Благо его покрывала какая-то мощная страховка жены.

Что-то там заново сложили, вставили на место, закрутили болтиками-винтиками.

Бывший арестант сразу пошел на поправку, хотя и продолжал хромать. Палочка, как ему объяснили ортопеды и хирурги, осталась при нем навсегда. Сувенир на вечную память: «Greeting from Fort Fix»[690].

С приветом от тюремной медицины!

Понятное дело, что Харвик от таких новостей очень расстроился, а заодно обозлился на пенитенциарную систему Америки.

Сам бог велел попробовать получить компенсацию! За неправильное лечение, за боль и страдание. За последствия на всю оставшуюся жизнь. За моральный ущерб, в конце концов.

Несмотря на стопроцентную прозрачность его дела, наличие справок и копий тюремных освидетельствований, найти достойного адвоката «eBbay» не смог. Как только защитники узнавали, что им предстоит судиться с грозной химерой – Federal Bureau of Prisons, они сразу опускали руки. Получить что-нибудь от государства, особенно за медицинскую ошибку, было делом непростым. Затратным, весьма проблематичным и муторным. Не гарантировавшим никаких выплат. В ближайшие несколько лет – уж точно.

Поэтому ориентированные на быструю прибыль стряпчие требовали от моего однополчанина деньги вперед. 28,000 долларов – только за то, чтобы подготовить и подать бумаги. Плюс четверть – из выигранной в будущем компенсации.

If any[691]…

У Харвика свободных денег не было, как и у подавляющего большинства выпущенных на волю зэков. Поэтому на условия жадных сутяжников он не соглашался. Нервничал. Искал более покладистых адвокатов.

Тщетно.

Ибо умозрительный гражданский процесс «Харви Блюмстайн против тюрьмы Форт-Фикс и США» не являлся процессом «Харви Блюмстайн против такой-то и такой-то страховой компании». Частные фирмы шли на переговоры куда как более охотно.

Федералы, знавшие за собой Силу Великую, расплачиваться со своими бывшими «подопечными» не спешили. Активно сопротивлялись. Беспредельничали. Угрожали. Ужесточали условия гласного надзора.

При поддержке и тайном покровительстве прокуроров, следователей, судей: «На кого руку поднял, сучара!»

Мои соседи по Форту-Фикс про Харвиевские послетюремные страдания даже не догадывались. Зная, что мы с ним дружили, многие интересовались его судьбой.

– Раша, как там Ибей? Выздоровел? Засудил уже этих мазафакеров или еще нет? Получил свои миллионы? – периодически слышал я вопросы оптимистичных дилетантов.

По какой-то причине во всех тюрьмах Америки постоянно муссировались слухи о гигантских выплатах бывшим заключенным, физически пострадавшим во время отсидки.

Заявляю со всей ответственностью – wishful thinking. Принятие желаемого за действительное.

Вот если бы тебя до полусмерти избила охрана (причем с последствиями) и к тому же на глазах у свидетелей (которые согласились бы дать показания) – тогда другое дело. Безбедное существование и дворец на Карибских островах обеспечен!

…Я же мечтал о другом.

Попасть под колеса одного из электрокаров охраны. Жестоко в аварии пострадать и, таким образом, скостить себе часть срока. Тем более что переделанные дуболомомобили не имели фар и, самое главное, – «сигнала».

Зольдатен не оставалось ничего другого, как – клянусь Родиной и дотрагиваюсь до красного – абсолютно по-детски «бибикать», предупреждая о своем приближении. «Би-би-би-ии-и…»

Легкая цель для такого опытного партизана, как Лева Трахтенберг. План-соблазн. План-мечта. Сказывалось десятилетие, достойно прожитое в эпицентре «рашн комьюнити» на берегу Атлантики, для которой автоподстава была чем-то само собой разумеющимся.

Прозой жизни…

Вот я и говорю: «Once a criminal, always a criminal»[692].

Один раз я вплотную приблизился к подаче судебного иска против Федерального бюро по тюрьмам. Против лечащего врача, начальника медслужбы и коменданта заведения. Не корысти ради, а только чтобы получить необходимое обследование у специалиста. В общем, не «искусство ради искусства», а суровая необходимость.

Однако просто так, с кондачка, ни я, ни мой гипотетический адвокат не могли появиться в суде, чтобы, как говорили русские узники, «зафайлать комплейн»[693], то есть открыть дело.

С нами никто не стал бы разговаривать.

Чтобы начать судопроизводство, американский федеральный заключенный должен был исчерпать все доступные ему средства. Другими словами – пройти через многомесячную нервотрепку: через огонь, воду и, если повезет, медные трубы.

Официально процедура подачи кассационной жалобы по инстанциям внутри тюремного ведомства громко называлась «Administrative Remedy Process»[694]. Процесс, выученный мною наизусть, и к которому я периодически прибегал для самообороны.

Печальная метаморфоза: был пацифистом, стал милитаристом.

Жизнь заставила, бля на фиг…

…За несколько дней до моей незабываемой (и в чем-то даже глубоко трагической) самосдачи в Форт-Фикс, нью-йоркский доктор Борис Бенцианов сделал мне операцию. Исправил носовую перегородку, и я снова начал дышать. Во время священнодейства молодой хирург заметил и вырезал из моей левой ноздри какие-то особо вредные папилломки. Нехорошие, имеющие тенденцию к перерождению в злокачественную гадость, за которыми, если жизнь дорога, было предписано строго-настрого следить. Хотя бы раз в полгода проверяться. Ибо крошечные «мазафаказ» могли появиться вновь. Во время заключения в том числе.

…Через несколько месяцев с начала срока, пройдя сквозь тщательное фельдшерское сито, я получил долгожданную аудиенцию у доктора Ли. Поплакался в китайскую жилетку, рассказал историю о возможном раке и, как я понял потом, попросил что-то совершенно невозможное. Консультацию у врача «ухо-горла-носа», не включенного в заветный список приходящих специалистов.

В общем, обнаглел вконец. Страх потерял. Из ума выжил…

Недолго думая доктор Менгеле в просьбе мне отказал, хотя я и размахивал перед его лицом справкой от отоларинголога, как цитатником председателя Мао во времена пограничного кризиса на Даманском.

Рассчитывал, что китайцы такие забавы любят и понимают.