Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

не заметил, проносится у меня… надо стрелять… затвор опять не почистил… Кругом трещат винтовки. «Отходить!» – кричит кто-то по цепи… Что такое? Почему? Все встают, отступают, некоторые побежали… Отступление! Проиграли!

Но куда же отступать! Некуда ведь! Я иду, оборачиваюсь, стреляю в черненькие фигурки, иду быстро, меня обгоняют… Смешались!.. Как неприятно… «Кучей не идите!» – кричит кто-то… Сзади роем визжат, несутся пули, падают кругом, шлепая по земле… Неужели ни одна не попадет в меня?.. Как странно, ведь я такой большой, а их так много… Смотрю вправо, влево – все отступают… «Куда же вы, господа!» – раздаются крики… «Стойте! Стойте!..» Раненого Лойко бросили, он полз, но перестал… вот уже скоро наша артиллерия…

…Сзади черненькие фигурки что-то кричат… интересно, какие у них лица… Ведь тоже – наши, русские… наверно, звери… «Стойте же, господа!» «Стойте… вашу мать!» – кричат чаще… Кое-где останавливаются отдельные люди, около них другие, третьи… Цепь неуверенно замедляет шаг… Все равно – ведь отступать некуда, лучше вперед, будь что будет…

«Вперед, братцы! Вперед!» – раздаются голоса. Двинулись вперед одиночки, группами… Крики ширятся: «Вперед! Вперед!..» Вся цепь пошла. Даже далеко убежавшие медленно возвращаются.

Что-то мгновенно переломилось. Так же свистят пули, так же густо наступают черненькие фигурки, но мы уже идем на них, прямо на них… ура!.. ура! И вправо и влево, вся цепь идет вперед, выстрелы чаще… крики сильней… «Ура!.. Бей их… мать! Вперед!»

Пошли, все пошли – быстро. Лица другие – весело-зверские, радостные, раскрасневшиеся, глаза блестят. Сходимся… В штыки… Все равно… вперед!.. ура!.. ура!.. Почему же они не близятся? остановились?

Черненькие фигурки уже не кричат… стали… толпятся… дрогнули. «Отступают! отступают!» – громово катится по цепи, и все бросились бегом… стреляют… бегут… штыки наперевес… лица радостные… ура!.. ура!.. ура!..

Вперед некуда – уткнулись в реку. Черт возьми! Зачем мы пошли на мост! Надо назад! Тррах! Взрыв! Удар! Все кругом трещит. С поезда бьют на картечь! Опять упали раненые. Господа! Назад! Идти некуда! Бежим назад. Взрывы! Треск! С поезда бьют часто, оглушительно… На полотне наш пулемет, за ним прапорщик-женщина Мерсье, прижалась, стреляет по поезду и звонко кричит: «Куда же вы?! Зачем назад!.»

Страшный удар. Убило бегущих пулеметчиков. Стонут лежащие раненые: «Возьмите, возьмите, ради Бога, господа, куда же вы?» Одни быстро проходят мимо, как будто не замечая. Другие уговаривают: «Ну куда же мы возьмем? Мы идем на новые позиции». – «Христиане, что ль, вы?!» – надтреснуто кричит большой раненый корниловец. «И правда? Возьмем, господа?» Берем вчетвером на железнодорожный щит, тяжело нести, он стонет, нога у него раздроблена… «Ой, братцы, осторожно, ой, ой!» Отнесли к будке, сдали сестре.

«Господа, надо найти кого-нибудь из начальников». – «Здесь, на будке, генерал Марков, сходите». Иду. На крыльцо выходит генерал Марков, в желтой куртке по колено, в большой текинской папахе, с нагайкой. «В чем дело?» Докладываю. «Зачем же вы зарывались, на мост лезть совсем не было надобности… Передайте, что положение прочное. Станица уже за нами. Бой идет по железной дороге. У вас есть старший, пусть ведет вас к вашим цепям. Догоняйте их».

Мы перерезаем поле, идем по улице станицы. Вышли из боя – на душе стало мирно, хорошо. Возбужденность, подъем мгновенно исчезли. На смену им пришла мягкая, ленивая усталость, желание отдыха. Не хочется идти опять в бой, в шумы, в крики, в выстрелы…

Уже вечереет. За станицей молчаливо, понуро стоят наши батареи. «Куда корниловцы пошли?» – «Вот так». Нашли свою роту. Она лежит в цепи, примыкая флангом к полотну железной дороги. Легли и мы. Тяжелая, равнодушная усталость вяжет тело. Не хочется ни стрелять, ни наступать, ни окапываться. Хочется отдохнуть.

А пули свистят. Видны большевистские цепи и далеко на полотне их бронированный поезд. Вяло трещат винтовки. Но вдруг по цепи пролетела суета. Поезд наступает. С белым, вздрагивающим и расплывающимся над трубой дымком поезд увеличивается, увеличивается… Цепь нервничает. Люди встают. Отступают. Уже отошли за будку. А поезд придвигается все ближе, ближе…

Приказ: в атаку на поезд. Усталость сковывает тело. Как не хочется идти в атаку. И что мы сделаем? А поезд близится, с него стреляет пулемет. «В атаку! Ура!» Цепь неуверенно двинулась. Несколько человек быстро идут вперед, остальные вяло двигаются с винтовками наперевес. «Вперед! вперед!» Пошли быстрей. Выравниваются, кричат. Пошли.

Вот мы уже недалеко от поезда. С него вихрем несутся пули… Ура!.. ура!.. ура!.. Что это?! Кто меня ударил по ноге? Какая боль! Я покачнулся, схватился за ногу… Кровь… Ранен… Недалеко, согнувшись, бежит брат, кричит «Ура!». Надо сказать ему. «Сережа! Сережа!» Не слышит…

Я опираюсь на винтовку, тихо иду назад к будке. Сзади летят, жужжат пули. «Сейчас еще раз ранит, может быть, убьет», – проносится в голове. Нога ноет, как будто туго перетянута… На будке одна сестра. Около нее сидят, лежат, стоят раненые. «Сестрица, перевяжите, пожалуйста». – «Сейчас, сейчас, подождите, не всем сразу, – спокойно отвечает она. – Вот видите, на позиции я одна, а все сестры где? Им только на подводах с офицерами кататься».

Сестра перевязывает и ласково улыбается: «Ну, счастливчик вы, еще бы полсантиметра – и кость». Нога приятно стягивается бинтом… Меня под руки ведут в станицу. Уже легли сумерки. По обсаженной тополями дороге несут раненых. Вдали стучат винтовки, пулеметы, ухает артиллерия…

В Кореновской против нас сражалось до 14 тысяч большевиков, под командой известного Сорокина. Выбитые из нее, они сосредоточились в станице Планировской, следующей по железной дороге, и ждали нашего наступления. Неожиданно для них мы свернули на Усть-Лабу. С раннего утра на площади стоят запряженные подводы. Около них суетятся сестры. Выносят раненых, укладывают, укрывают тряпками, одеялами, купленными в станице.

Уже прошли строевые части. Со скрипом тронулись одна за другой подводы. Стонут тяжелораненые. По степи, за станицей, лентой изогнулся обоз. Тихо. Спокойно. Но вот сзади донесся далекий треск ружей, неприятно разорвав тишину степи. Смолкнет и опять затрещит. Раненые волнуются. «Что такое в арьергарде? Что такое?» – спрашивают бледные взволнованные лица, приподымаясь с телег.

Обоз тихо движется. Уже середина дня, а бой в арьергарде не прекращается. Напротив, стрельба стала как будто ближе, чаще, настойчивее. И впереди громыхнуло орудие, вспыхнули дальние разрывы, затрещали ружья и пулеметы. Авангард столкнулся с большевиками под Лабинской. Обоз стал. Раненые подымаются с подвод. «Сестра, узнайте, почему обоз стал? Сестра!» – «Разве вы не слышите, под Лабинской бой идет, вот и стал».

Впереди и сзади трещат выстрелы, ухают орудия. Обоз волнуется. «Слышите, слышите, приближается, слышите!» – говорит молодому юнкеру с раздробленной рукой капитан с перебитыми ногами.