Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– За машины, в укрытие, быстро, ложись! – проорали мы оба, я и военфельдшер.

Немцы не обратили на нас внимания. Перли вперед, в сторону тридцать пятой береговой батареи. Следом показалось два неспешно шедших бронетранспортера. Мелькнули силуэты растянувшихся цепью солдат.

– До роты пехоты, – прикинул я чисто механически. В нашем положении численность противника ровным счетом ничего не меняла.

– Надо отходить? – спросил меня военфельдшер. Осторожно, будто несколько стесняясь. Сомневаясь, не проявляет ли он трусости перед лицом врага.

– Драпать надо, – буркнул я, – и чем скорее, тем лучше. Вопрос: куда?

– Наши в бухтах, – ответил фельдшер. – Ближайшая Стрелецкая. Может, туда? Пока не отрезали?

– Тяжелые есть? На чем потащим? Машину завести удастся?

– Попробуем.

* * *

Полуторку завести удалось. Также удалось оторваться от появившихся на шоссе и справа от дороги немцев. У них, похоже, кончился обед и они возобновили осторожное наступление. Грохот вокруг нарастал – и севернее, в Стрелецкой, и где-то впереди, и на юге, вероятно на Фиоленте. Что примечательно, бой продолжался и в городе, кто-то там сражался в окружении. Кто? Где? Уже не понять.

По дороге мы обогнали много наших, гражданских и военных. Хутор Пятницкого проходили в плотной колонне из людей и автомобилей. Среди шума и дикого гвалта, усугубляемых разрывами ложившихся по площадям снарядов. Ревели пролетавшие над головами истребители, занятые охотой на копошившихся внизу людей и на медленно двигавшийся транспорт.

Среди стремящихся из города толп мне удавалось увидеть и отдельные организованные подразделения. Они сохраняли подобие строя. Я искал глазами хоть кого-нибудь старше себя по званию. Тщетно. Не видно было даже капитанов. Лейкин оказался прав. Удивительно, что в течение вечера, ночи и дня, покуда мы окапывались в городе, а после отражали две немецкие атаки, мне никто ни о чем таком не сообщил. Или бойцы не знали, или им было совсем не до этого.

Наш водитель бешено сигналил, подобно десяткам других. Нас осыпали матом. Стлавшийся над дорогой едкий чад проникал, казалось, в самое нутро. Наконец из кузова, где я сидел – с Хомченко, санитарами и ранеными, – мне удалось разглядеть подобие линии обороны. Ствол глядевшей на восток зенитки, суетившихся рядом красноармейцев, силуэт в фуражке, размахивавший автоматом. Прикинув, что пешком я доберусь туда скорее, я забарабанил по крыше кабины. В окошко высунулась кучерявая голова.

– Дальше без меня, – прокричал я Лейкину. – Тут не потеряетесь. А мы с Хомченко остаемся. Идет?

– Идет, капитан. Спасибо.

Мы спрыгнули (Хомченко без особой охоты) и направились в сторону автоматчика. Помахав на прощание рукой врачу и грозному сержанту Синельникову, я невольно усмехнулся. Спасибо. За что? Я абсолютно ничем не помог военфельдшеру и его персоналу. Разве что внес спокойствие в смятенные их души фактом присутствия старшего по званию. Ну и решительной командой «драпать».

Распластавшись в пыли, мы переждали очередной пронесшийся «мессер». Поднявшись, резво сбежали с забитой людьми и машинами дороги, обошли два разбитых грузовика и, виляя между свежих, дымившихся еще воронок, добрались до позиций зенитчиков. Направленное в сторону города орудие смотрелось ужасно одиноким, поскольку буквально всё вокруг устремлялось в противоположном направлении.

Справа и слева от шоссе, в сторону Стрелецкой и в сторону тридцать пятой плотными рядами, десятками и сотнями стояли различного назначения автомобили и тракторы. Исправные или уже разбитые артиллерией и с воздуха. Кое-где виднелись брошенные пушки. Было понятно – им нечем стрелять. Метрах в трехстах мёртво дымилась немецкая самоходка, еще ближе к нам я заметил валявшиеся на земле тела убитых немцев. Приятно, конечно, что гитлеровцы, – но значит, они прорвались и сюда.

Когда мы подошли, командир в фуражке продолжал устало размахивать автоматом. Прикладывая к губам металлический рупор, он время от времени сипло выкрикивал:

– Все способные держать оружие остаются в обороне! Приказываю – все способные держать оружие поступают в мое распоряжение! Прочие сдают боеприпасы! Патроны! Гранаты! Всё, что имеется! Товарищи, призываю к большевистской сознательности! Раненые, сдавайте и собирайте боеприпасы!

Заметив меня, он машинально отдал честь и устало отрапортовал:

– Младший лейтенант Лотяну. Начальник участка. Готовимся к отражению. Скоро снова полезут. – Криво усмехнувшись, сообщил: – Пункт сбора старшего комсостава на тридцать пятой береговой. Эвакуация ночью. Ваш боец должен остаться здесь. Разрешите продолжать выполнять мои обязанности?

– Если позволите, товарищ лейтенант, я бы тоже остался здесь, – ответил я.

Он усмехнулся опять. На этот раз без издевки. Даже чуть-чуть смущенно.

– Тогда поступаете… под мою команду. Тут у нас… сами видите.

– Вижу. Переход от анархии к военной демократии.

– Ага. Вон там, в ста метрах справа, сводный взвод. Присоединяйтесь. Если что, замените командира. Младшего лейтенанта Кукушкина.

– Есть.

Он снова поднял рупор к почерневшим губам.

– Товарищи, проявляйте сознательность! Раненые сдают боеприпасы, способные держать остаются в обороне!

* * *

К вечеру я заменил не только раненного в ноги Кукушкина, но и в клочки разорванного Лотяну. Немцы не столько атаковали нас танками и пехотой, сколько обстреливали из орудий, забрасывали бомбами с «Юнкерсов» и обстреливали с «Мессершмиттов». С безопасного расстояния бронетранспортеры поливали нас из пулеметов. Постепенно нас оттеснили за хутор Бухштаба, почти что к самому берегу. Как сказали бы в мирное время экскурсоводы, к оконечности Гераклейского полуострова и самой западной точке Крыма.

Вечером мы перешли в контратаку. По всему трехкилометровому фронту. Уже без патронов, в штыки, на «ура», больше половины атакующих – в бинтах. Через головы длинными очередями бил установленный на автомашине счетверенный зенитный «максим». Не ожидавшие такого немцы, не будь дураки, удрали. Говорили, на несколько километров. Бросив несколько орудий и три танка. Мы ползали среди трупов и собирали патроны. Кое-кто вооружился немецкими винтовками.

Когда стемнело и рабочий день у немцев вроде кончился, мы начали оттягиваться к воде. Я с новыми своими подчиненными, осталось их десятка два, пошел в Голубую бухту. Упорно повторялись слова об эскадре. Она должна была прийти сегодня ночью. Так говорили. Четырнадцать кораблей.

– Может, и правда уедем, товарищ капитан? – спрашивал меня с надеждой шедший рядом Хомченко, когда мы пробирались через плотные ряды перекрывавших подступы к бухте автомобилей. – Вот вы как моряк что скажете? Четырнадцать кораблей, говорят, придет.

– Может, – отмахивался я. Представить себе прорвавшуюся из Новороссийска «эскадру» было нелегко, но чем не шутят в этом мире черти.