Тайная история Марии Магдалины - Маргарет Джордж

Но в отличие от Иисуса их освободили. Они вернулись и рассказали о допросе, которому их подвергли.

— И допрашивали нас те же самые люди, — заключил Иоанн. — Мы 6ыли удостоены чести предстать перед первосвященниками Анной и Каиафой.

Именно тогда меня словно кольнуло, я ощутила первый намек на то, что благодаря нисхождению Святого Духа тоже изменилась. До сих пор при звуках имени Каиафа я представляла себе, как прыгну на этого негодяя и выцарапаю ему глаза, и даже хотела раздобыть кинжал зилотов, чтобы вспороть живот Анне. Сейчас же, услышав о них, я ощутила лишь печаль и даже сострадание к этим людям, к их невежеству, слепоте и порожденной этим жестокости.

Моя же собственная озлобленность сошла на нет, хотя я чувствовала себя при этом странно, так, словно у меня отняли какую-то часть тела. «Но ведь они злодеи! — подумала я. — Они достойны кары!»

Однако неизвестно почему давно лелеемый мысленный образ спра-ведлмвого мщения вдруг утратил всю свою остроту.

— Они допрашивали нас, угрожали нам, но потом вдруг заявили, что отпустят, если мы пообещаем не обращаться более к людям «от этого имени»— сказал Петр.

— Именно так они и говорили, — подтвердил Иоанн. — Ни у одного из них не хватило духу произнести имя Иисуса, словно в одном лишь его звучании заключена великая сила.

— Так оно и есть, — указал Петр. — Ведь я исцелил слабого ногами нищего, сказав ему: «Во имя Иисуса Христа из Назарета, встань и иди!» Затем мы воздели руки и вознесли молитву— продолжил он. — Слова пришли ко мне сами, и я воскликнул: «И ныне, Господи, воззри на угрозы их и дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое! Тогда как Ты простираешь руку Твою на исцеление и на соделание чудес и знамений Святого Сына Твоего, Иисуса».[75]

Разумеется, этим дело не кончилось. Очень скоро всех нас — не только мужчин, но и женщин! — взяли под стражу и заточили в общую тюрьму. Я впервые увидела, что это такое, и, оказавшись там, немедленно прониклась величайшим состраданием к узникам, о которых раньше, признаться, даже не задумывалась. Тюрьма, хотя и не была настоящим подземельем, больше всего походила на мрачную пещеру. Мы сгрудились вместе, стараясь ободрить друг друга, но, честно говоря, я дрожала от страха.

Однако посреди ночи — объяснения этому у меня нет — двери темницы сами по себе распахнулись, и мы, слепо ковыляя в темноте, выбрались наружу. Петр заявил, что врата узилища отверз ангел, явившийся к нему и повелевший ему вновь идти во двор храма, дабы люди могли услышать от него благую весть о новой жизни.

Насчет ангела я свидетельствовать не могу. Возможно, какой-нибудь стражник или тюремщик, проникшийся состраданием к нам или сочувствующий нашему учению, не запер двери на засов, и, когда их случайно толкнули изнутри, они распахнулись. Но даже если это был не ангел, а обычный тюремщик, через него все равно действовал Бог. Господь вообще чаще всего вершит свои земные дела человеческими руками. Я уверена, что это предпочитаемый Им способ.

На следующее утро мы как ни в чем не бывало явились в храм, где принялись наставлять и проповедовать. Да, и я тоже, ибо к тому времени осознала, что если не пророчествовать, то наставлять в учении могу не хуже других. Ясно, что очень скоро мы все снова угодили под стражу.

Снова в темнице! Мария из Магдалы, почтенная женщина (ведь благодаря Иисусу я не была больше одержимой), на сей раз удостоилась привилегии лично предстать перед судом. Теперь мне довелось узнать, что это такое не понаслышке, не только из уст Петра и Иоанна.

Мы предстали перед могущественным синедрионом, тем самым высочайшим собранием священнослужителей, знатоков Закона и старейшин, которое вынесло приговор Иисусу. Предполагалось что в его состав входят семьдесят человек, однако тех, кто сейчас разглядывал нас, было явно меньше. Я пыталась найти среди них лица Никодима и Иосифа Аримафейского, наших тайных сторонников, и мне показалось, что нашла — в самом заднем ряду. Правда, полной уверенности у меня не было.

Каиафа, чье лицо выдавало крайнее напряжение, выступил вперед.

Каиафа! Мой злейший враг. Не так давно я клялась, что непременно изыщу возможность броситься на него с криком мщения на устах и с ножом в руке. Теперь я с удивлением обнаружила, что не чувствую ничего, кроме сожаления и сочувствия к этому заблудшему человеку. Нет, любовью к нему я не прониклась, но искренне печалилась о нем.

— Вас предупреждали, строго предупреждали, не так ли? — вознесся над нами глубокий, мощный голос Каиафы. — Мы повелели вам прекратить проповедовать именем этого человека. Но вы наполняете Иерусалим своим учением и хотите, чтобы кровь этого человека пала на нас.

И тут, неожиданно для себя, я услышала, как говорю в ответ:

— Мы обязаны повиноваться Господу более, чем людям.

— Мы свидетельствуем, что Дух Святой нисходит на повинующихся Ему, — поддержал меня Петр.

Синедрион сначала негодующе загудел, а потом разразился обвинениями и угрозами.

— Святотатство! Кощунство! Казнить их! — закричал кто-то, и его поддержало множество голосов тех, кто жаждал нашей смерти.

— Раз они так верны своему лжепророку, так пусть разделят его участь!

— Пусть умолкнут навеки!

— Погодите! — прозвучал уверенный голос, и вперед выступил один из членов синедриона, как мне сказали впоследствии, некий Гамалиил, уважаемый фарисей и известный знаток Закона. — Мужи Израиля, будьте осторожны с тем, что вы провозглашаете! Как вам известно, были и другие самозванцы, Февда и его четыреста мятежников, Иуда Галилеянин, другие. Каждый из них заявлял, что ему было явлено откровение и что он именно тот вождь, которого искал Израиль. Но все они погибли, и их сторонники рассеялись вместе с ними.

— Ну и что с того? — непонимающе уставился на фарисея Каиафа. — Конечно, мы знаем о них. Так и должно быть. Все самозванцы и еретики подлежат уничтожению, как и их последователи. К чему ты клонишь?

— К тому, что после гибели вожаков искоренять их учения не потребовалось, они сошли на нет сами по себе. Я предлагаю оставить этих людей в покое. Отпустить их. Если их движение от Бога, то Он защитит их, и все старания по искоренению этого учения все равно пойдут прахом. Если же не от Бога, то оно сгинет само, без нашего участия. Все очень просто. Ничего делать не надо. — Он помедлил, потом добавил: — Подумай: что, если они и вправду от Господа? Хочешь ли ты оказаться тем, кто чинит Ему препоны?

Каиафа застыл, окаменев от ярости. Он чуть не задохнулся от возмущения, когда же обрел способность говорить, заявил:

— Отлично! Но даже ты не можешь возражать против того, что они заслужили наказание за нарушение общественного спокойствия. Их подвергнут бичеванию.

«Как Иисуса! — такова была моя первая мысль. Затем пришла вторая: — О Боже, но ведь это жестоко и очень больно».