Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Однако текст доклада Жукова сохранился. Начинается он с утверждения, что вопреки опасениям «некоторых товарищей» разоблачение культа личности не только не повредит партии, армии и советскому народу, но, наоборот: «Мы обязаны… продолжать настойчиво разъяснять антиленинскую сущность культа личности, преодолевая боязнь обнажения фактов, мешающих ликвидации культа личности». Жуков писал, что «особенно широкое распространение культ личности приобрел в вопросах, связанных с Великой Отечественной войной». Отдавая должное «заслугам, энергии и организаторской деятельности Сталина», Жуков обличал умаление заслуг армии (и партии – неизбежное добавление), а все успехи приписывались исключительно Сталину. «Было допущено грубое искажение ряда исторических фактов». Он критиковал пропаганду 1930-х годов с ее шапкозакидательством; низкий уровень противовоздушной обороны и отсутствие крупных механизированных соединений; техническую отсталость и неудачное размещение авиации, слабую механизацию артиллерии; игнорирование Сталиным сообщений о возможности германского нападения; дезориентировавшее армию и народ сообщение ТАСС от 14 июня. «Особенно плохо, – писал он, – обстояло дело с руководящими военными кадрами, которые в период 1937–1939 гг., начиная от командующих войсками округов до командиров дивизий и полков включительно, неоднократно сменялись в связи с арестами. Вновь назначенные к началу войны оказались слабо подготовленными по занимаемым должностям. Особенно плохо были подготовлены командующие фронтами и армиями». Огромный вред армии нанесла подозрительность Сталина к ее командному составу, которая подрывала дисциплину в войсках и создавала у командиров неуверенность. Сталин постоянно искал козлов отпущения, таких как Павлов, Климовских, Качалов, на которых возлагал ответственность за поражения. Отмена единоначалия и восстановление института комиссаров парализовало инициативу командиров.

Но, взвалив на Сталина все возможные грехи, Жуков постарался снять с него и с высшего командования РККА вину за ряд ошибок, в частности за чрезмерную приверженность наступлению в ущерб обороне. В конце текста он сделал суждение, с которым трудно не согласиться: «Я не сомневаюсь в том, что, если бы наши войска в западной приграничной зоне [22 июня 1941 года] были приведены в полную боевую готовность, имели бы правильное построение и четкие задачи по отражению удара противника немедленно с началом его нападения, – характер борьбы в первые часы и дни войны был бы иным и это сказалось бы на всем ее последующем ходе. Соотношение сил на театре военных действий, при надлежащей организации действий наших войск, позволяло по меньшей мере надежно сдерживать наступление противника»[809]. Речь Жукова должна была запустить процесс пересмотра истории Великой Отечественной войны, который будет произведен после 1957 года, но не в его пользу. В своей речи Жуков призывал создавать «правдивые научные труды о Великой Отечественной войне, в которых исследовались бы и неудачные операции Красной армии». В июне 1957 года он сформирует для этого группу военных историков, и она в 1961–1965 годах создаст «Историю Великой Отечественной войны», в которой Жуков не будет упомянут ни разу!

В течение нескольких месяцев после XX съезда у Жукова было много дел, куда более важных, чем переписывание истории Великой Отечественной войны. Доклад Хрущева не долго оставался секретным. Наиболее бурной реакция на него будет в двух странах: Польше и Венгрии.

28 июня 1956 года в Познани, на металлургическом комбинате имени Сталина, начались рабочие волнения. Министр обороны Рокоссовский бросил на их подавление части Войска польского. Погибло от 50 до 100 человек. Даже советское руководство было шокировано этими жестокими репрессиями и потеряло доверие к «польским товарищам». В начале декабря группа в руководстве Польской компартии добилась возвращения к власти Владислава Гомулки, бывшего лидера партии, снятого в 1949 году со всех постов и посаженного в 1951 году в тюрьму по обвинению в «правонационалистическом уклоне», что создало ему ореол борца с системой. Он пришел во власть с намерением дистанцироваться от СССР. В октябре Гомулка стал первым секретарем Польской рабочей партии и организовал пленум ее ЦК, не пригласив на него советских советников. На пленуме он первым делом потребовал снятия с поста министра обороны маршала Рокоссовского, бывшего символом подчиненности страны Советскому Союзу. В Москве, где еще не забыли отделения от социалистического лагеря Югославии, это вызвало переполох. Для Жукова, освободившего в 1945 году Варшаву и значительную часть Польши, не могло быть и речи о потере Польши – буферной зоны при возможных будущих сражениях против «западногерманских реваншистов и их американских покровителей». Тем более что через Польшу шло снабжение трехсоттысячной группировки советских войск в ГДР.

Взбешенный дерзостью Гомулки, импульсивный Хрущев помчался в Польшу, куда его не приглашали, и потребовал от Конева двинуть на Варшаву несколько дивизий. Жукову, оставшемуся в Москве, он приказал направить соединения Балтийского флота к Гданьску, а гвардейскую десантную дивизию – в Вильнюс. Произошло бурное объяснение между Хрущевым и Гомулкой, который не поддался напору советского лидера. Наконец, вмешательство Микояна, отрицательно относившегося к возможности военного решения, умерило страсти и побудило Хрущева остановить продвижение войск Конева. В тот же вечер Хрущев вернулся в Москву, где снова поменял свое мнение и, при поддержке Молотова, потребовал решить польский кризис вооруженным путем. Споры были яростными. Жуков присутствовал при этом. И молчал. Он не отреагировал на предложение Хрущева отдать приказ Рокоссовскому удержать польскую армию от участия в беспорядках и одновременно возглавить Польскую объединенную рабочую партию. Вот рассказ Микояна о том, что происходило в тот вечер[810]: «Тут вмешался Жуков. Он сказал: „Я сомневаюсь, что Рокоссовский согласится. Он подчинится приказу удерживать армию в стороне от событий, хотя неизвестно, есть ли у него реальные возможности добиться этого, а по второму пункту – он откажется“. Мне кажется, что Жуков не поддерживал Хрущева, но не высказывал этого прямо, хотя мог бы сослаться на военный аспект проблемы. По всей вероятности, польская армия отказалась бы подчиниться Рокоссовскому и сражалась бы против наших войск». Наконец Хрущев понял, что Гомулка не пойдет дальше в своих реформах и не выйдет из советского блока. Он согласится с отставкой Рокоссовского, и польский кризис прекратится. Тем более что разразился еще один, гораздо более серьезный – венгерский.

В польском кризисе Жуков старался соблюсти стратегический принцип, сформированный на основе его опыта 1941 года: необходимость располагать максимальным пространством на западе, между Эльбой и Бугом. Кроме того, он, судя по всему, не желал начинать операцию, в ходе которой советским войскам противостояла бы, полностью или частично, польская армия, – он догадывался, что ее традиционный патриотизм может затруднить выполнение поставленной задачи. Ценой поражения могли стать приход к власти в Москве сталинистов и развал Варшавского договора. Поэтому Жуков поддержал Гомулку, который сохранял главное в его глазах; поддержал даже раньше Хрущева. С последним он тем не менее поддерживал союз против приверженцев жесткой линии в Президиуме. То, что он не выступал на передний план, говорило также о его недостаточном политическом опыте.