Баллантайн - Уилбур Смит

осыпались проложенные по его указанию дороги между участками.

Свое горе уполномоченный с утра пораньше заливал в баре «Лондонского отеля», откуда Зуга и Джок Дэнби под локотки отвели его через рыночную площадь в контору.

Часам к десяти утра уполномоченный составил документ, согласно которому участки номер 141 и 142, называемые также Чертовы шахты, права на разработку которых принадлежали мистеру Дж. А. Дэнби, переходили к майору М.З. Баллантайну, за каковые участки уплачена сумма в две тысячи фунтов стерлингов в виде чека «Стандард банка». Через час после полудня Зуга стоял на углу рыночной площади, провожая взглядом повозку, нагруженную стульями с обивкой из зеленого бархата и латунной кроватью. Джок Дэнби вел упряжку, исхудавшая миссис Дэнби, напряженно выпрямившись, сидела поверх поклажи. Ни один из супругов не оглянулся, и, как только возок исчез в лабиринте узких улочек, Зуга направился к холму.

Бессонная ночь на него нисколько не повлияла, и он легко, почти бегом, выскочил на узкую насыпь дороги, пересекавшей лабиринт участков.

Чертовы шахты, два заброшенных квадрата, аккуратно размеченных колышками, пустовали. Чернокожие работники разбежались: Джок не появился на рассвете, и они нашли себе другого нанимателя – на приисках всегда нехватка рабочих рук.

Оставленные на участках инструменты отслужили свой срок: кожаные ведра едва не лопались по швам, веревки излохматились и стали похожи на жирных желтых гусениц. Зуга поостерегся ими пользоваться.

Он осторожно спустился по шаткой лестнице. Его неуверенные движения выдавали чужака и привлекли внимание соседних старателей.

– Эй, это участки Джока Дэнби! – крикнул один из соседей. – Ты нарушаешь правила, здесь частные владения. Вали отсюда, да поживее!

– Я купил их у Джока! – прокричал в ответ Баллантайн. – Он час назад уехал.

– Почем я знаю, что ты не врешь?

– Спроси уполномоченного!

Старатель смерил Зугу хмурым взглядом.

На соседних участках побросали работу, с дороги тоже глазели – выражение лиц ничего хорошего не сулило.

– Майор Баллантайн, не так ли? – внезапно раздался звонкий молодой голос с акцентом и интонацией образованного англичанина.

На дороге стоял Невил Пикеринг, собутыльник Зуги в первый день прибытия.

– Он самый, мистер Пикеринг.

– Все в порядке, ребята. Я ручаюсь за майора Баллантайна. Он знаменитый охотник на слонов!

Окружающие немедленно утратили всякий интерес к Зуге и вернулись к лихорадочной работе, вытаскивая на поверхность ведра желтой руды.

– Спасибо! – крикнул Зуга со дна шахты.

– Не за что, – ослепительно улыбнулся Пикеринг, приложил руку к полям шляпы и неторопливо удалился – стройный и элегантный среди толпы бородатых, покрытых пылью старателей.

Зуга остался один-одинешенек – такого одиночества он не испытывал даже во время странствий по обширному африканскому континенту. За несколько квадратных футов желтой почвы в этой душной и пыльной яме он выложил почти все свои сбережения. У него нет ни денег, ни опыта, ни работников, и вряд ли он сумеет разглядеть необработанный алмаз, даже если тот попадет прямо в руки.

Внезапно охватившее Зугу оживление, предчувствие выигрыша, столь же внезапно испарилось. Он вдруг осознал, на какой громадный риск пошел, поставив все сбережения на участок, который до сих пор не дал ни единого хорошего камня. Вдобавок стоимость алмазов падала: камешки в полкарата и меньше, составлявшие львиную долю добычи, шли по пять шиллингов штука.

Зуга поставил на карту все, что имел, и его затошнило от мысли о возможных последствиях.

Солнце висело над головой, испепеляя дно шахты. Воздух дрожал от зноя, горячая почва жгла ноги сквозь кожаные подошвы ботинок. Зуга почувствовал, что задыхается, не в силах выдержать здесь ни секунды, ему невыносимо захотелось выскочить из этой проклятой ямы наверх, туда, где воздух чист и прохладен.

Откуда-то из закоулков души на Зугу нахлынули волны паники, и он отчаянно пытался взять себя в руки. Он в жизни не ведал страха: не моргнув глазом встречал атаку раненого слона, ходил врукопашную в Индии и во время диких пограничных стычек возле Кейптауна, но теперь почти физически чувствовал бесплодность выжженной земли под ногами – эта голая почва в конце концов разорит его, уничтожит мечту, ради которой он жил все эти годы.

Неужели все кончится здесь, в душной, похожей на ад яме?

Зуга сделал глубокий вдох, на секунду задержав дыхание, чтобы справиться со слепой паникой, и волны ужаса постепенно утихли, оставив его слабым и дрожащим, словно после жестокого приступа малярии.

Он опустился на колено, просеял сквозь пальцы пригоршню желтой почвы и посмотрел на оставшиеся в ладони тусклые камешки. Уронил их на землю и отряхнул ладонь об штаны. С паникой он справился, но куда деваться от ужасающего ощущения безысходности, от усталости, которая лишала сил? Зуга с трудом вылез по раскачивающейся лесенке и, волоча ноги, побрел обратно к поселку, а вокруг все дрожало и расплывалось в знойном мареве.

– Папа! Папочка! – Звонкий детский голос прорезался сквозь гвалт толпы.

Узнав серебристый голосок сына, Зуга вскинул голову. На душе посветлело.

По разбитой колеями дороге со всех ног мчался Джордан.

– Папа! Мы искали тебя всю ночь и весь день! – Золотистое облако кудряшек рассыпалось вокруг искаженного страхом лица.

– Джордан, что стряслось? – Зуга бросился навстречу мальчику, встревоженный его смятением.

Сын обхватил отца обеими руками, уткнулся лицом ему в живот, дрожа всем телом, как испуганный зверек.

– Мама! – глухо сказал Джордан. – Что-то случилось с мамой! Что-то очень плохое…

Забытье тифозной лихорадки накатывало на Алетту горячим серым туманом, где растворялась реальность, наполняя сознание призраками, которые неожиданно рассеивались, но не было сил приподняться, все чувства обострялись до предела: прикосновение мокрой ткани к горящему лицу становилось невыносимым, вес одежды не давал дышать.

Обостренное зрение замечало мельчайшие детали, будто Алетта рассматривала мир сквозь увеличительное стекло: реснички на прелестных зеленых глазах склонившегося над ней Джордана, поры на матовой коже его щек, совершенный изгиб губ, дрожащих от страха и беспокойства. Алетта не могла налюбоваться на сына, но в ушах снова раздавался оглушительный звон, ненаглядное лицо удалялось, исчезая на дне узкого глубокого туннеля. Она отчаянно цеплялась за видение, однако оно начинало вращаться перед глазами – сначала медленно, как колесо телеги, затем все