Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

После неудачной попытки сесть с референткой за один столик в сэндвич-баре в районе Холборна во время обеденного перерыва Робин, которая благодаря мелкам для окрашивания волос и контактным линзам превратилась сегодня в брюнетку с карими глазами, решила, что настал момент переключиться с молодой красотки на дряхлого старика и попытаться вытянуть информацию из него.

Такое решение далось ей нелегко и было принято не с кондачка. Хотя Робин в некоторой степени восхищалась старым приятелем Страйка Штырем, у нее не было иллюзий относительно того, кто сумел нагнать страху на этого парня, с девяти лет знакомого с криминальным насилием. Поэтому Робин разработала план, который в первую очередь требовал от нее полной и надежной маскировки. Сегодня маскировка удалась ей на славу: за годы работы у Страйка она многое узнала об искусстве грима и даже иногда получала удовольствие, если сам партнер не с первого взгляда мог угадать, с кем имеет дело. Робин придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале туалета в «Макдональдсе» и, удостоверившись, что она начисто лишена сходства с Робин Эллакотт, а постороннему человеку никогда не догадаться, что недавно она щеголяла с фингалами, направилась в сторону подземки и через двадцать минут приехала на станцию метро «Энджел».

Она прошла через пустующий, несмотря на теплую погоду, сквер, где проводили время старожилы пансионата «Сент-Питерс. Анютины глазки уже отцвели, а на их месте розовели астры; широкая, залитая солнцем улица, на которой располагался пансионат, почти полностью вымерла. Робин подошла к входу; на двери блестела золотом в лучах солнца цитата из Первого послания Петра:

Робин позвонила. Через несколько секунд дверь открыла черноволосая толстушка в типичном медицинском костюме голубого цвета.

– Добрый день, – произнесла она с испанским акцентом.

– Привет, – ответила Робин, копируя говор кокни, усвоенный от подруги Ванессы, живущей в северной части Лондона. – Приехала вот навестить Инид. Я ей правнучка.

Это было единственное имя, которое запомнилось ей после просмотра списков обитателей дома. Больше всего Робин боялась, что у здешней Инид нет родни или что бедняжка не дожила до этого дня.

– Отлично, – улыбнулась санитарка и жестом указала на книгу посетителей прямо за дверью. – Зарегистрируйтесь, пожалуйста, и не забудьте расписаться при выходе. Она у себя в комнате. Может, конечно, спит.

Робин шагнула в темный коридор, отделанный деревянными панелями. Она специально не поинтересовалась номером комнаты Инид: хотела притвориться, будто заблудилась.

Вдоль стены выстроились в ряд ходунки и складные инвалидные кресла. Центральное место занимало огромное распятие, обращенное лицом к двери: на кресте висел мертвенно-бледный гипсовый Иисус; его брюшной пресс был вылеплен с поразительным натурализмом, из рук, ног и ран от тернового венца капала алая кровь. Пахло не так противно, как в социальном доме у Бетти Фуллер: хотя в воздухе и угадывались въевшиеся запахи готовки, они перемешивались с ароматом полироля для мебели.

Солнечный свет проникал сюда через вентиляционное окошко за спиной Робин, которая, склонившись над книгой посетителей, вписывала дату, время прибытия и вымышленное имя – Ванесса Джонс. Над столом, где лежала книга, висела доска со списком проживающих. Рядом с каждым номером была небольшая заслонка, открывающая или закрывающая фамилию пациента в зависимости от того, где он находится – у себя в комнате или в другом месте. Никколо Риччи сейчас – а скорее, даже постоянно, как подумалось Робин, – находился у себя.

Хотя здание было оборудовано лифтом, Робин предпочла подняться по лестнице с деревянными перилами, устланной красной ковровой дорожкой; навстречу спускался санитар с Тринидада, частенько попадавшийся ей на глаза во время наружного наблюдения. Он улыбнулся поверх стопки защитных прокладок, необходимых при недержании мочи, и пожелал Робин хорошего дня.

За первым дверным проемом скрывалась лестничная площадка с небольшим указателем номеров комнат с 1-го по 10-й. Робин прошла по коридору, читая фамилии на дверях. К несчастью, миссис Инид Биллингс жила в комнате номер два, а Риччи, как Робин очень скоро установила, обретался на другом этаже. Понимая, что данное обстоятельство – при неблагоприятном развитии сценария – сделает ее историю с поиском Инид неправдоподобной, Робин вернулась назад и поднялась по лестнице на этаж выше.

Сделав пару шагов по коридору, как две капли воды похожему на нижний, она услышала неподалеку женский голос с явно выраженным польским акцентом и тут же вжалась в нишу со встроенной раковиной и шкафчиком.

– В туалет хотим? Вам… в туалет… нужно… мистер… Риччи?

Ответом ей был низкий глухой стон.

– Хотим? – спросил тот же голос. – Или нет?

И снова в ответ послышался стон.

– Нет? Ну ладно тогда.

В коридоре возник топоток приближающихся шагов: все та же сиделка почти поравнялась с нишей, и Робин с бесстрашной улыбкой шагнула ей навстречу.

– Мне только руки ополоснуть, – сообщила она белокурой, плоскостопой сиделке, на что та лишь слабо кивнула в ответ: ее определенно занимали совсем другие проблемы.

Стоило женщине скрыться из виду, как Робин скользнула по коридору до двери с номером пятнадцать, на которой висела табличка: «М-р Нико Риччи».

Инстинктивно задержав дыхание, Робин тихонько постучала и толкнула дверь. Внутренний замок, как оказалось, отсутствовал, и створка легко распахнулась.

Комната, хотя и небольшая, выходила окнами на юг и сейчас была залита солнцем. Здесь немало потрудились над созданием домашнего уюта: на стенах висели акварели, в том числе одна с изображением Неаполитанского залива. На каминной полке теснились семейные фотографии, а к дверце платяного шкафа скотчем крепились детские рисунки, один из которых имел название: «Мы с дедой и воздушный змей».

В кресле у окна сидел согнутый почти вдвое престарелый обитатель этой комнаты. За ту минуту, что прошла после ухода сиделки, он успел крепко заснуть. Робин неслышно затворила за собой дверь, на цыпочках подошла к Риччи и присела на краешек его односпальной кровати, лицом к бывшему сутенеру, порнодельцу, организатору групповых изнасилований и заказных убийств.

Вне сомнения, персонал на совесть заботился о своих подопечных. Ногти Риччи, его темные с проседью волосы были так же безупречно чисты, как и широкий воротник белой рубахи. Сидя в тепле, Риччи был тем не менее облачен в бледно-голубой свитер. На испещренной венами руке, безвольно лежащей на соседнем стуле, блестела золотая печатка в виде головы льва. Пальцы скрючились таким невероятным образом, что Робин даже не поняла, сохраняют ли они подвижность. Вероятно, Риччи перенес инсульт – тогда надеяться на разговор не приходилось.

– Мистер Риччи? – тихо позвала Робин.

Слегка раздув ноздри, он фыркнул и медленно поднял голову с отвисшей челюстью. Огромные глаза с набрякшими веками, пусть не такие затуманенные, как у Бетти Фуллер, были напрочь лишены блеска и с годами будто бы увеличивались в размерах вместе с ушами и носом, тогда как сам он скукоживался, да так, что смуглая кожа висела складками.