Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– Это не обсуждается. – Страйк отшвырнул показания Руби Эллиот и переключился на словесный портрет Тео, составленный Глорией. – Меня раздражает, и тебе ли этого не знать, что ты не обсуждаешь со мной свои планы…

– Ты, что ли, названиваешь мне каждые три секунды, чтобы обсудить свои планы? Когда тебе выгодно, ты только поощряешь мою инициативу…

– Лука Риччи мотал срок за то, что цеплял электроды к гениталиям должников, Робин! – Страйк больше не притворялся, будто поглощен словесным портретом Тео.

– Сколько еще мы будем это мусолить? По-твоему, я очень обрадовалась, когда он вошел в комнату к папаше? Да я бы ни за что туда не сунулась, зная, что он готовит такой сюрприз! Но факт остается фактом…

– Это не факт…

– …если бы я не…

– …а сплошные домыслы…

– Это не домыслы, Страйк, а данность – ну что ты уперся? – Робин достала из заднего кармана брюк мобильник и открыла фотографию, сделанную во время ее возвращения в дом престарелых; она не провела там и двух минут, но успела незаметно заснять образец почерка Луки Риччи в книге посетителей.

– Передай мне анонимку, – распорядилась она, протягивая руку в сторону помятого листка голубоватой бумаги, который они получили на встрече с сестрами Бейлисс. – Вот, пожалуйста.

Она положила перед Страйком снимок с почерком и записку. Для Робин сходство было неоспоримым: та же странная смесь прописных и строчных букв, выведенных раздельно и вполне отчетливо, но украшенных затейливыми и явно лишними завитушками; такое же впечатление мог бы оставить и сам здоровенный и опасный на вид громила, шепелявый, с изъеденным оспинами лицом, похожим на апельсиновую корку.

– По фотографии нельзя доказать идентичность почерков, – отчеканил Страйк. Он понимал, что ведет себя по-хамски, но в нем еще клокотали остатки злобы. – Экспертиза, помимо всего прочего, учитывает давление пишущего узла на бумагу.

– Ладно, проехали.

У Робин в горле стоял комок гнева. Она встала и вышла из кабинета, неплотно прикрыв за собой дверь. Сквозь щель Страйк услышал ее разговор с Пат, а затем позвякиванье кружек. При всей своей досаде он все же надеялся, что она принесет ему чашку чая.

По-прежнему хмурый, он придвинул к себе мобильник Робин и анонимную записку, положил их рядом и стал переводить взгляд с одного на другое. С того момента, когда по возвращении из «Сент-Питерса» Робин показала ему снимок на своем телефоне, Страйк знал, что она не ошибается, хотя и признавать ее правоту тоже не спешил. Ни слова ей не сказав, он уже переслал фото записки и оставленного Лукой Риччи комментария в журнале посещений специалисту, на которого вышел через свои полицейские контакты. Женщина-эксперт предупредила, что без доступа к оригиналам достоверные выводы сделать невозможно, но, исходя из предоставленных материалов, оценила совпадение почерков с вероятностью «процентов семьдесят-восемьдесят».

– Между записками разница в сорок лет – разве с годами почерк не меняется? – допытывался Страйк.

– Это индивидуально, – ответила эксперт. – Как правило, с возрастом у человека почерк ухудшается под воздействием физических факторов. Кое-что зависит даже от настроения. Мои наблюдения показывают, что меньше всего почерк изменяется у тех, кому в целом не часто приходится писать от руки; обратная ситуация у тех, кто, наоборот, пишет много. Отмечены случаи, когда человек всю жизнь придерживается того начертания букв, которым овладел в раннем возрасте, скорее всего в школе. К примеру, в этих двух случаях, безусловно, просматриваются некоторые особенности, которые могли сформироваться у пишущего еще в юности.

– Сдается мне, профессиональная деятельность этого субъекта не требует особых упражнений в чистописании, – сказал Страйк.

В последний раз, по свидетельству Штыря, Лука угодил в тюрьму как организатор заказного преступления: сам заказал поножовщину и лично проследил. Потерпевшему проткнули ножом мошонку. Каким-то чудом он выжил, «но больше не плодить этому парняге спиногрызов», сообщил Штырь Страйку два дня назад.

– Для него теперь стояк хуже каторги. Нафига вообще такая житуха, скажи? Вроде правое яйцо ему продырявили… удерживали, конечно…

– К черту подробности, – прервал его Страйк. У него самого пробежал холодок из штанов до грудной клетки.

Некоторое время тому назад Страйк позвонил Штырю с каким-то надуманным вопросом, но на самом деле хотел узнать, не гуляет ли в его среде слух, что Лука Риччи обеспокоен появлением некой ищейки в доме престарелых, где обретается его отец. Поскольку Штырь в беседе эту тему не поднимал, Страйк решил, что пока все тихо.

Разговор принес Страйку некоторое облегчение, но не особо его удивил. Успокоившись, детектив нехотя признался самому себе, что Робин вышла сухой из воды. Все известные Страйку факты о Луке Риччи указывали: этот псих нипочем не дал бы Робин уйти целой и невредимой, если бы заподозрил, что она что-то вынюхивает про членов его семьи. Те, кто сдерживает свои низменные побуждения собственной совестью, диктатом закона, социальными нормами или здравым смыслом, вряд ли поверят, что можно пойти на такую глупость и дерзость: покалечить Робин прямо в комнате или же вывести за пределы здания с приставленным к спине ножом. Скажут: «Средь бела дня? Никогда. Разве он бы посмел при таком скоплении свидетелей?!» Но ужасающая репутация Луки зиждилась на его склонности к неприкрытому насилию, а где именно оно совершается и в чьем присутствии – это дело десятое. Он исходил – и не случайно – из убеждения в собственной неуязвимости. На каждый приговор, отправивший Луку в тюрьму, приходилось множество эпизодов, за которые он не понес наказания: его подручные запугивали свидетелей или принуждали непричастных брать вину на себя.

С каменным лицом в кабинет вернулась Робин; в каждой руке у нее было по кружке. Захлопнув дверь ногой, она поставила перед Страйком чай более крепкой заварки.

– Спасибо, – процедил Страйк.

– Не за что, – сухо ответила она и, взглянув на часы, снова расположилась в своем кресле; до разговора с Анной и Ким оставалось двадцать минут.

– Нельзя, – заговорил Страйк, – объявить Анне, что, по нашему мнению, анонимки написал Лука Риччи.

Робин смотрела на него молча.

– Нельзя допустить, чтобы две добропорядочные женщины болтали каждому встречному, что Риччи угрожал Марго, а тем более – что привел свои угрозы в действие, – продолжал Страйк. – Нельзя подвергать их опасности; о нас с тобой сейчас речи не идет.

– Может, хотя бы покажем эти образцы эксперту?

– Уже. – И Страйк передал ей слова эксперта.

– Почему ты не сказал…

– Да потому, что ходил злой как черт, – ответил Страйк, потягивая чай – именно такой, как он любил: крепкий, сладкий, цвета креозота. – Робин, пойми, не важно, выгорит ли что-нибудь от того, что мы отнесем в полицию снимок почерка и записку, важно другое: на тебя начнется охота. Риччи станет копать, кто мог сфотографировать его каракули в книге посетителей. И ему не составит труда на нас выйти.