Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

Катя. Не хворый. Можешь встать.

Петро (садится на постели). Могу, — только не пора ли тебе твой характер бросить?

Катя. Как бросить? Какой характер?

Петро. А такой. Не годится тебе сейчас командовать.

Катя. Почему?

Петро. Муж я тебе или нет?

Катя. Ах, вот оно что? Конечно, муж… да еще какой… любименький… славненький… только глупенький…

Петро. Смеешься?

Катя. А что мне — плакать? Еще рано.

Петро. Я тебе сказал — иди ко мне!

Катя. А не лучше ли тебе — ко мне? Ну Петенька, ну хороший мой… Подымись, не ленись, — или я уже вовсе никудышная такая, что меня, и послушаться не стоит? Стоит, Петенька, — смотри, чем у меня не глаза? А волосы! А губы! А руки — так обнимут, что задохнешься… Ну? (Протягивает руки к Петру.)

Петро подымается с постели и, раскрыв для объятий руки, идет к ней.

Вот это другой разговор. Ближе, ближе… Горячей, горячей… (Когда Петр уже почти рядом — вдруг одним прыжком бросается к двери. Накидывает шубу.) Вот ты какой, оказывается? По-старому хочешь жить? Меня в кабалу вековечную затиснуть мечтаешь? Не выйдет… (Отворяет дверь.) Пока… Не хотел двух шагов сделать по-хорошему, в Ермаковку придешь ко мне, да еще поклонишься, хлопчик! (Скрывается.)

И хотя диапазон амплуа героев, действовавших в этих гендерных коллизиях, был весьма широк — в них так или иначе были вовлечены все, от влюбленных до председателей, — общая диспозиция, как можно видеть, оставалась неизменной: мужчины, участвовавшие в этих стычках, были как на подбор комически-ущербными, тогда как женщины, напротив, — передовыми и бойкими.

«Мужественность» в этих пьесах чаще всего ассоциировалась с хвастовством, бравадой, бахвальством. Эти черты, присущие как молодым персонажам, так и старикам, — объект сатирического осмеяния. Одновременно они создавали фон, на котором особенно необоснованными оказывались мужские амбиции. Таков кичливый Салим из комедии «Добро пожаловать», считающий себя неотразимым женихом, которому девушка дает укорот. Он не слышит тех, кто пытается ему объяснить, что нельзя в любой критике видеть происки соперников («Сам ты себе яму роешь. Одним хвастовством голова забита. Ничего не соображаешь») и противопоставлять себя коллективу («Почему особняком держишься? Гусейн дает тебе бригаду, ты не берешь. Дуешься, словно малый ребенок. На кого ты в обиде? На народ, на партию? Нельзя на партию обижаться, пойми ты это!»). В финале пьесы этот колхозный Скарамуш, который во всем видит «подрыв авторитета», остается ни с чем и теряет свой статус.

Другие, хотя и борются с гендерной «несправедливостью», кончают тем же. Так, главный перевоспитывающийся герой из «Приезжайте в Звонковое», на протяжении всей пьесы страдавший от невостребованности и вторичности, постоянно возвращался к теме гендерной «несправедливости»: его жена была председателем сельсовета, что стало источником его депрессии и ресентимента.

Степан. Не верю я, чтоб с этими бабами можно было что-нибудь путное сделать.

Прокоп. С какими бабами?

Степан. Председатель колхоза у нас кто? — баба; звеньевые, бригадиры кто? — бабы. А мы кто? Я — старший сержант. У меня, можно сказать, четыре медали и пять ранений. Пришел домой — и становись под команду баб! Пора менять это дело.

Прокоп. Еще об одной бабе не сказал — о председателе сельсовета.

Степан. А что моя Анна? Разве она может быть председателем сельсовета? Ты подумай, начали приходить домой люди, которые, как и я, побывали в Бухаресте, Праге, Будапеште, Софии и даже в самом Берлине. Во всех столицах заграничных были, под командой известнейших генералов, а дома что? Кто начальство? Кто командует? Юбка. Кругом бабы. Да где это видано! Кто может терпеть такую ситуацию?

Не все, разумеется, разделяли такие «отсталые взгляды». Но, в отличие от тем, например, социальной или национальной «несправедливости», комедия позволяла их артикулировать. Не только ведь «женским засильем» недовольны были многие, а, скажем, и реальным или мнимым засильем отдельных социальных или национальных групп — например, представителей номенклатуры, евреев или русских в национальных республиках. Но эти темы были табуированы и не имели выхода в публичное поле. Гендерное «неравенство» должно было замещать их. Эти неправильные взгляды следовало высмеивать:

Прокоп. Это правда. Согласен. Кормили бабы нас всю войну, чтоб мы на фронте не вымерли с голоду, кормили рабочих на заводах, кормили партизан. Довольно. Не можем больше терпеть такую ситуацию. Сбросить баб! Кричи «ура», Степан!

Степан. Чего ты насмехаешься? Что ты из меня дурачка делаешь?

Прокоп. Почему? Ты сам сказал, что теперь юбка штанам ходу не дает. Потому и кричу: «Долой баб!»

Но разделяли эти взгляды почти все мужские персонажи колхозных комедий (кроме резонера). Источником недовольства была либо ущербность мужчин (лень, неумелость, склонность к выпивке, неорганизованность, безынициативность), либо отсталые взгляды на роль женщин в обществе, свойственные обычно колхозным лацци — деревенским дурочкам и старикам-сторожам. Война с «бабами» — излюбленная тема дедов Щукарей, присутствовавших в каждой колхозной комедии. Таков Тимофей Слива, который появлялся на просцениуме при открытии занавеса в пьесе Софронова «Павлина» и разражался гневно-ерническим монологом:

Граждане, спасайся кто может! Чрезвычайное происшествие — к нам в колхоз председателем назначили бабу! И кого бы вы думали? Павлину! Стряпуху! И шо же нам теперь всем выйдет? Може, кто скажет? Или подаст мысль, как обороняться от этого чрезвычайного происшествия? Шо ж вы молчите, граждане?! А у первую очередь мужское поголовье? Вы же должны посочувствовать и разделить наше горе!

Следующая за этим первая картина вся состояла из бесконечного обсуждения этого «чрезвычайного происшествия». Больше всех возмущался муж Павлины, Казанец, заявляя, что «не годится в ординарцы»: «Всыпались мы, браток, с Павлиной <…> Баба в атаманы вышла!»

Но в «атаманы» Павлина вышла не сразу. Вначале двадцатичетырехлетняя вдова, успевшая потерять родителей, провести детство в детдоме и похоронить утонувшего в реке мужа, была стряпухой. Эта tough cookie становится объектом ухаживаний со стороны тракториста Казанца. В «Стряпухе» она появляется ниоткуда, и мы узнаем о ней со слов другого воздыхателя — некоего Соломки: «Вы ее характера не знаете. Она ж могет вам членовредительство устроить. Во-от! Ты думаешь, почему у нас объявилась? Из Каневского района переехала. Она там одного тракториста аполовником в состояние инвалидности привела». Стукнув «аполовником» по голове комбайнера Казанца, который лез к ней «с руками» (но, согласно Павлине, «без души»), героиня уехала в другой колхоз, куда тот последовал за ней. Эта пара непрестанно ругающихся и периодически дерущихся с использованием