Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

Джонни сладко спал в гостиной, Саманта лежала, уткнувшись носом в подмышку Алекса.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– Я тоже тебя люблю, милая, – ответил Алекс и поднялся.

Он вернулся с видеокассетой в кричаще-яркой обложке. Саманта смутно припомнила: Алекс купил ее в Риме, у старика-продавца, после долгой беседы на смеси английского и итальянского.

– Только что заметил, – сказал он. – Здесь есть видеомагнитофон.

– Собираешься смотреть кино? – удивилась Саманта.

– Ага, – сказал Алекс, и спальня осветилась голубоватым мерцанием экрана. – Не просто смотреть: я хочу показать этот фильм тебе. Именно сегодня.

– А что за фильм? – Саманта села в постели. – Итальянский артхаус?

– Не совсем, – ответил Алекс. – Этот жанр называется джалло, что-то вроде фильма ужасов. Не волнуйся, совсем немного, только один эпизод.

Молодая женщина идет по длинному коридору. Наверное, какой-то дворец – стены убраны гобеленами, расписные балки потемнели от времени. Она одета по моде семидесятых – клешеные джинсы, высокие сапоги, просторная хлопковая рубашка в этническом стиле. Камера движется следом, в нескольких метрах.

В конце коридора женщина распахивает тяжелые двери – на мгновение яркий свет ослепляет зрителя.

Крупный план: светлые волосы, чуть припухшие губы, широкие скулы. Рука поправляет локон, камера отъезжает, мы видим, что женщина беременна. Она проходит вдоль стен, задрапированных темным бархатом, открывает еще одну дверь. Большая ванная комната, в центре, на возвышении – старинная чугунная ванна на львиных лапах. Женщина включает воду, садится на мраморную скамью и снимает сапоги.

Вода воронкой уходит в слив.

Босые ноги. По тому, как сжимаются пальцы, чувствуется холод каменных плит. Женщина переступает через упавшие на пол джинсы.

Крупным планом – рука пробует воду.

Резкий звук, женщина отдергивает руку.

– Сделай потише, – говорит Саманта, – разбудишь Джонни.

– Да не волнуйся, он спит как убитый, – отвечает Алекс.)

Во весь экран – голубые, широко распахнутые глаза.

Дверь ванной комнаты.

Босая нога на полу, когти льва почти касаются пальцев.

Женщина выключает воду.

Дверь ванной комнаты.

Тишина.

Тихий голос говорит: One Two Three.

С первыми аккордами «Марсельезы» дверь распахивается.

Громкий крик. Крупный план раскрытого рта, искаженное лицо, вылезшие из орбит голубые глаза.

Камера резко отъезжает – женщина кричит, держась за край ванны Love, love, love – вступает голос.

Рука в черной кожаной перчатке хватает женщину за плечо.

Love, love, love.

Другая – или та же? – рука задирает подол длинной рубашки.

Love, love, love.

Треск рвущейся ткани. Светлый лоскут падает в ванну, намокает, темнеет, погружается в воду, исчезает.

There's nothing you can do that can't be done, – поет Джон Леннон.

Женщина выбегает из ванной. Рубашка разорвана, плечо и часть спины обнажены.

Широко раскрытый безмолвный рот: крик заглушает музыка.

Nothing you can sing that can't be sung.

Женщина бежит к приоткрытым дверям коридора, откуда вышла в начале эпизода. Большой живот ей мешает.

Nothing you can say…

Двери распахиваются раньше, чем женщина добегает до них, – мы видим со спины темную фигуру, выходящую навстречу.

…but you can learn how to play the game

Крупным планом – рука с ножом.

– IT'S EASY!

Руки в черных перчатках срывают с женщины рубашку.

There's nothing you can make…

…валят жертву на пол.

…that can’t be made.

Обнаженная фигура, распластанная на полу, –

No one you can save…

– черные перчатки держат руки и ноги.

…who can’t be saved.

Камера приближается к животу.

Nothing you can do…

Кажется, что младенец шевелится внутри.

…but you can learn

Голубые глаза, наполненные слезами.

…how to be you

Рука с ножом опускается…

in time

…вспарывая живот.

– IT’S EASY!

Саманта зарывается головой в постель, накрывается подушкой, затыкает уши руками. Она не хочет видеть, не хочет слышать – но Алекс разворачивает ее к экрану (нож поднимается и опускается, кровь на мраморных плитах, искаженное лицо, на секунду – обнаженная грудь), отнимает руки от ушей (Джон Леннон продолжает петь all you need is love), шепчет на ухо:

– Смотри, я прошу тебя, смотри!

Тогда Саманта закрывает глаза и остается только:

There's nothing you can know that isn't known.

Nothing you can see that isn't shown –

И звук обрывается.

– Вот и всё, – говорит Алекс.

Саманта открывает глаза. На экране, застывшим стоп-кадром, в луже крови на полу – скрюченный зародыш, почти ребенок.

Алекс все еще сжимает ее руки.

– Посмотри, – говорит он, – это – я.

Саманта смотрит на Алекса.

– Ну, некоторым образом. Эта женщина – моя мать. Беременная мной. В 1975 году, в Риме. Ты все хотела с ней познакомиться.

– Ее… убили? – шепчет Саманта.

– Конечно нет, – говорит Алекс. – Это же только кино, глупенькая.

Он не улыбается.

Утром они молча сидят в машине. Саманта забилась в угол, Алекс не отрываясь смотрит на дорогу. Только Джонни что-то бормочет под нос на заднем сиденье.

Зачем я ей показал? – думает Алекс. – Она же все равно ничего не поймет, как ей понять? Она даже мяса не ест, даже рыбы. Вот сидит и придумывает, как бы ей это забыть. Был бы я негр, она бы сказала себе, что нет насилия, а есть травма колониализма. А так даже не скажешь, что это какая-нибудь постсоветская травма, – я же в СССР никогда не жил и русским себя не чувствую.

Просто Саманта ничего не понимает ни про насилие, ни про семидесятые годы.

Все, что случилось за последние двадцать пять лет, уже было тогда в Италии. Еще не открыли СПИД, но уже знали, что секс убивает. Русские еще не вошли в Афганистан, ЦРУ еще не вскормило «Аль-Каиду», но бомбы террористов держали в ужасе всю страну.