Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

когда папа хочет видеть их, он говорит:

— Позовите детей.

Входят старики.

Когда родственники папы вдруг начинают съезжаться в Рим, — предполагают:

— В здоровье папы наступило, вероятно, ухудшение.

Когда они разъезжаются из Рима по своим замкам, говорят:

— Опасность миновала.

Как и у простых, но богатых смертных, самое верное судить о положении больного по «движенью» наследников.

Это единственный и вероятный показатель.

Профессор Лаппони на все вопросы о здоровье его августейшего больного отвечает категорически:

— Святой отец пользуется здоровьем удивительным…

Но дипломатически добавляет:

— Для его возраста.

Дальше в тайны Ватикана проникнуть нет возможности.

Каждое утро в десять часов придворные папские кареты приезжают за дежурными в этот день камергерами.

Камергерскую карету, въезжающую в Ватикан, можно узнать по тому, что у неё наполовину спущены окна.

Заметив по этому признаку камергерскую карету, швейцарская гвардия Ватикана, одетая в средневековые костюмы, рисунки для которых делал Микеланджело, отдаёт честь.

Карета въезжает во внутренний двор, — двор «Святого Дамаска», и камергеры входят в папские покои, находящиеся во втором этаже.

Но камергер не имеет права переступить порога той залы, в которой он назначен дежурить.

Ходить по всем залам и проникать во всякое время до передней личных покоев папы может только один человек, — секретный камергер.

В личные покои папы входят только по его звонку.

Папа не любит показываться ни одному человеку, когда чувствует хоть малейшее нездоровье, и «запросто» его видят только два человека: доктор и камердинер.

Доктор отвечает десять лет одной и той же фразой.

Камердинер нем, как рыба.

В Риме существует легенда, которая очень распространена и держится очень упорно.

Будто папский престол занимает уже третий Лев XIII.

Будто настоящий Лев XIII давно уже скончался. Но, так как кардиналы не могут прийти к соглашению, кого избрать папой, то они и продолжают править именем Льва XIII.

Лев XIII, будто бы, тайно похоронен, и его заменили очень похожим на покойного стариком. Но и этот старик, будто бы, помер, и его снова заменили другим.

Легенда, конечно, вздор. Но в ней не совсем безосновательна, быть может, одна фраза:

— Кардиналы правят именем Льва XIII.

От Льва XIII, быть может, осталось только имя.

Трудно, конечно, узнать, каков теперь папа в последние годы.

Но по некоторым признакам можно судить.

Ещё два года тому назад журналы Ватикана беспрестанно сообщали, что сказал папа на таком-то, таком-то приёме.

В этих рассказах рисовался очень добродушный старичок, с улыбкой и шуткой на устах.

Принимая епископов, съехавшихся с разных концов света, он говорил:

— Вот мы можем, не выходя из нашего Ватикана, совершить путешествие вокруг света.

И, выслушав от одного епископа о католических церквах в Африке, обращался к другому:

— Теперь совершим, не боясь морских бурь, переезд в Америку. Введите нас в вашу страну.

Отчёты об этих добродушных беседах прекратились.

Можно предполагать, что прекратились и самые беседы.

Ватикан, бережно передающий «urbi et orbi» каждое слово папы, становится всё скупее и скупее на известия.

Сведения о папе или очень кратки:

— Папа заплакал, узнав о проекте закона о разводе в Италии.

Или очень сомнительны, как сравнение короля Александра с императором Коммодом.

Существуют два папы.

Один, для которого нет времени.

Он отличается феноменальным здоровьем. Он с утра, очень раннего утра, до 9 часов вечера занят делами, знает всё и откликается на каждое событие в мире. Его голос звучит так, что когда он даёт благословение, — голос 94-летнего старца наполняет самый большой храм в мире, собор святого Петра, и «слышен во всех уголках храма».

Это — «папа легенды».

И тот, кто был в соборе святого Петра во время юбилея, когда папа давал благословение, знает, сколько в этой легенде пылкой фантазии.

Другой папа, не «старец», как в легендах, а 94-летний старик.

Он очень подвержен простуде, и когда у него, такого древнего старика, начинается насморк, — уже дрожат за его жизнь.

94 года — болезнь, при которой страшно всякое осложнение.

Этот папа, маленький, даже крошечный, высохший, сгорбившийся старичок. Белые одежды ещё сильней подчёркивают восковую прозрачную желтизну его лица и рук.

На портретах у него очень живые, то, что называется «быстрые», даже «пронзительные» глаза. Но это — ретушь, и даже не особенно искусная.

Папу рисуют не иначе, как с улыбкой, но это «улыбка старости». Чем ближе человек к другому миру, тем он сильнее смеётся. Словно над жизнью. Череп уже хохочет. У старика беззубый рот складывается в морщины, похожие на добродушную, снисходительную, слегка насмешливую улыбку. Это уже невольная улыбка.

Когда вы видите папу, вас охватывает страх.

Вам кажется, что на троне сидит одетый в белые одежды покойник.

Это в первую минуту.

Затем вы замечаете, как трясётся его слегка отвисшая нижняя челюсть. И это говорит о жизни.

Когда папе представляются паломники, пришедшие в Рим поклониться святому отцу и принести свою лепту в «динарий святого Петра», широкие белые одежды сидящего на троне папы задрапированы так, что папа кажется стоящим на коленях.

Этим скрадывается и рост и то, как сгорбило папу время святого отца.

Перед поклонниками — опустившийся на колени, молитвенно склонённый старец. Трясущаяся нижняя челюсть имеет вид, будто папа шепчет молитву.

И поклонники, переживающие во время этого приёма сильнейшее волнение, рассказывают потом о великой минуте их жизни:

— Я видел (чаще видела) папу. Он стоял на коленях и молился за грешный мир.

Такой же молитвенно коленопреклонённой кажется фигура папы, когда его проносят над головами толпы в храме святого Петра.

Папа не может писать и ничего не читает.

Свои латинские стихи он сочиняет про себя и затем диктует их строфами в 10–20 строк.

Те ответы, с которыми он обращается к приветствующей коленопреклонённой толпе паломников, и которые чаще всего читает стоящий около трона кардинал, пишутся секретарями, исправляются кардиналами. Затем читаются папе, и он вносит в них свои исправления устно.

Когда папе надо подписать грамоту или, как по просьбе короля Эдуарда VII, фотографию, ему ставят на стол особый деревянный станок, на который папа кладёт руку. Станок не даёт трястись руке, и папа дрожащими пальцами очень медленно подписывает буквы своего имени.

Буквы, не имеющие, конечно, ничего общего с тем ровным, словно печатным, почерком, каким писал кардинал Джакомо Печчи.

Во время приёмов руки палы покоятся на ручках трона, и их старческого дрожания не видно.

Когда же папа протягивает свою ласковую и ласкающую руку к тем драгоценностям, произведениям искусства, которые поклонники приносят в дар ему, к насыпанному на блюде золоту и пачкам банковых билетов, которые приносятся в «динарий святого