Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

будто покоренная стихия, затихнув вблизи твоих сильных рук, закрыв глаза, буду отдыхать, утомленная на долгом пути к тебе.

О, почему, мой друг, люди не верят в чудо Любви? Утратив эту веру, дальние и близкие, надев на себя серьёзную маску иронии и скепсиса, пребывая в тайной зависти и изощряясь в интригах мелких предательств, скатываются до ненависти. И мы всегда помнили, как время от времени перед нами закрывались двери, испытывая наши терпение и волю. Но день за днем мы строили свой дом, не стыдясь упорного труда. И строка за строкой рождались раздумья из-под твоего пера, где жизнь осознавалась во всей полноте, во всей её безмерности, в повседневной борьбе за выживание, в вечных тревогах за судьбы наших родных и уже повзрослевших наших детей. И страх потерять тебя заставит меня, как орлицу, распустить крылья над нашим домом и поразит своей непреклонностью.

Свободен ли человек в своей бездомности? В своей нелюбви? Свободен ли в своём бездеятельном хотении? И вновь будет жарко топиться печь в нашем доме, и светло будет в нем нашим детям, и благословенно будет мудрое утро, возвращающее нам Веру и Любовь. И будут идти годы. Но в последний день февраля, тихой полночью мы непременно будем встречать весну. А когда настанет время усталости, сядем за столом друг против друга, и ты разольешь в тонкие бокалы розовое вино. И под старинный хрустальный звон прольется в полночь наша удивительная, ненасытная речь, понятная только влюбленным. И, переполненные нежностью, не заснём до утра… За стеной будут спать наши дети. На короткое время покинут нас тревоги. И мир нашего дома покажется неуязвимым. Но в один из последних годов мы выйдем в рассвет. Смутный и тревожный, он поразит не столько багрянцем, сколько вздыбившимися темными облаками, плывущими над нами в застывшей тишине.

Так в последние часы жизни твоей, вглядываясь в родное, прекрасное лицо твоё, я воскрешала и проживала другую реальность, которая не мирилась с действительной. И бережно брала в свои руки твою и подносила её к своим губам, и целовала влажный лоб, на котором незаметно исчезали морщинки, стирая следы страданий. Но был тише и реже твой вздох, уступая место смертельной тишине. И, откинув голову на бок, на короткий миг ты откроешь глаза, в которых навсегда застынет моё лицо, отраженное твоим предсмертным взглядом в Вечность.

Крещенские морозы выстудят наш дом. Я останусь одна. И, каменея по ночам, обратив время вспять, как скорбное изваяние, буду вслушиваться в музыку ночей, где навсегда замрет твой призывный голос. Но не прервется песня любви моей, в которой вновь и вновь проживаются тернии наших дорог, где невидимыми вехами мы обозначили покоренные вёрсты, по которым вслед за нами идут наши дети.

На исходе двухтысячный год. За окнами небывалый декабрь… По ночам дождит… С рассветом пахнет весной. Вербные лозы покрываются серебристым пухом. Ты слышишь меня, любимый?! Спасибо тебе за слёзы скорби и любви. Восстало Время в своей неделимости. Я возвращаюсь… Слышишь? Всё едино.

Единой и светлой видится мне благодать, сошедшая с неба к моим ладоням. И да будет благословенным тот голубой рассвет, в который я гряду к тебе.

17 декабря 2000 г.

И называть, и не назвать словами

И не измерить той бездонной глубины,

Исполненной моей земной печали

И неизбывной музыки любви.

* * *

Мне сегодня легко так дышать.

Замер день за усталым порогом

И, презрев и печаль, и тревогу,

Ниспослал тишины благодать.

Там, за городом, скошены нивы,

Пахнет травами парно земля,

Под лесною сосновою гривой

Слышен говор живого ручья.

Зреет снова лесная малина, —

В царстве августа много щедрот, —

Наливается соком рябина,

Янтарём в сотах светится мед.

Этот сок, этот цвет, этот мёд

Нам никто никогда не вернёт…

14 августа 1999 г.

Молитва

Ступаю по земле ещё легко и верно,

Но голос мой дрожит от горя и любви.

И рок судьбы отчетливо и мерно

Отсчитывает время до зимы.

На лицах близких скорбная печать.

Не гаснет днём и ночью свет лампады.

И я прошу у Господа пощады

И исцеления святую благодать.

Услышь меня! Не за себя прошу!

Избавь детей от скорби и сиротства,

От страшных мук духовного банкротства,

Услышь, о Господи! Я жизнь взамен даю.

Услышь меня! Венец терновый твой

Жег сердце и чело и кровью обагрился,

И Ты, как смертный, слов не устыдился,

к Отцу взывая страстною мольбой.

Услышь меня! Я верую в Любовь!

А это на Земле – не так уж мало.

Услышь меня! Дай вынуть смерти жало,

Душе и телу дай окрепнуть вновь!

Услышь меня! О, сколько в мире зла!

Но мы обречены на искупленье,

И наши мытарство, страданье, несмиренье

Во Имя светлое Надежды и Добра.

Октябрь, 1999 г.

* * *

Горе горькое снами вещими

не изжить.

Друг единственный, мне завещанный,

как мне жить?

Память зоркая, плечи хрупкие —

путь вдовы.

Муки страшные, муки жуткие

принял ты.

Но гряду к тебе вновь невестою,

только жди.

Ты прости меня, что попестую

вешний цвет в полях на пути.

Ты прости меня, что неспешен шаг —

отдаю долги,

Что земной любви не хватает так,

ты прости.

По снегам к тебе, в леденящий хлад

добреду,

Вешний, нежный цвет, сквозь метель и град

донесу.

В печали без слёз,

В любви без грёз,

В разлуке без сна

Гряду к тебе,

Посох в руке,

Знаю – ты ждёшь меня.

22 января 2000

* * *

Рисую твой портрет незримой кистью,

незримого касаясь полотна.

Там, в зареве морозном, стынут листья

на ветвях одинокого ствола.

Там, над землёй, протягиваешь руки

навстречу мне,

На мертвенных губах немые звуки

в звенящей тишине.

И небо над тобой клубится, полыхая

заоблачным огнём,

И