Полудевы - Марсель Прево

Бывают минуты, когда это приводит меня в отчаяние, и тогда я желаю походить на ваших парижских друзей; тогда я не затруднялся бы, конечно, в подборе слов, говоря с вами, не затруднялся бы писать вам, и вы легче понимали бы меня… Играя же чужую роль, я был бы смешон, неловок! На этой почве я признаю себя заранее побежденным. Вокруг вас толпятся двадцать поклонников, более увлекательных, – увы! – нежели ваш почтительный отшельник из Везери. Я повергаю к ногам вашим одну только страстную любовь мою, а это ведь не блестит, я знаю, и не привлекает. Что делать? Умоляю позволить мне любить вас. Я прошу одной милости, невероятной, незаслуженной; я говорю вам: „я ничтожнейший из всех и, несмотря на это, полюбите меня!“.

Я так сильно люблю вас! Позвольте мне, теперь, когда я далеко, выговорить это слово, которое душит меня. Никто никогда не будет любить вас, как я. Никто в мире, я уверен в этом, не даст вам всего себя, как отдаю я, не заботясь ни о чем другом, лишь только принадлежать вам и сделать вас счастливой. И если я сознаю мое ничтожество, то вместе с тем есть одна вещь, которой я горжусь, а именно, что я даю вам душу лучше, выше и более достойную вас, нежели души ваших парижан, так ужасавших меня своей пустотой и порочностью. Ради Бога, не полюбите кого-нибудь из этих господ! Когда я думаю, что, может быть, в эту минуту один из них находится около вас, говорит с вами и может увлечь вас, вся энергия, сколько ее есть во мне, восстает со страшной силой, и я хотел бы заставить их молчать, отдалить вас от всего недостойного вас, которое не имеет права и приближаться к вам. Простите, что пишу вам в таком тоне; все это терзает меня, и я должен высказаться!..

Знаете ли, о чем я мечтаю в своем одиночестве? Я представляю вас себе совсем маленькой около меня, уже взрослого, такой, какой я нашел здесь, десять лет тому назад, сестру мою Жанну, когда вернулся в Везери, с сердцем, разбитым грустной необходимостью оставить полк… Я тотчас же полюбил эту детскую душу, совершенно невинную. Я решил сам, без посторонней помощи, пролить свет знания в эту душу, чтобы она стала лучшей частицей меня, развитой во мне, и я сдержал свое слово. У Жанны не было ни другого воспитателя, ни другого друга, кроме меня; за исключением чисто женских обязанностей, которые преподала ей моя мать, все остальное, каждая ее мысль, исходит от меня. О! если бы я знал вас ребенком, Мод, я бы воспитал и вырастил вас! Вы были бы, может быть, даже наверно, были бы менее блестящи, менее царица. Но зато я постоянно имел бы ключ от ваших помышлений и не был бы обречен бродить впотьмах около вашей тайны!

Однако, предавшись этим сожалениям, я смущаюсь мыслью, что может быть то, что я обожаю в вас, совершенно противоположно тому, что я люблю в Жанне. Меня поработило ваше царственное, таинственное величие, которое в то же время и пугает меня. Простите: я ошибался, я лгал себе. Я не хочу видеть вас другой, чем вы есть на самом деле. Последние слова ваши, которые вы сказали мне, успокоили меня; мне придают бодрости воспоминания о часе, проведенном наедине с вами. Пусть я недостоин вас, но вы позвольте мне служить вам. Это все, чего я прошу у вас в настоящем, и боюсь, не сон ли, что вы позволили мне это.

Будьте добры, пишите мне. Я не прошу ничего нового, но умоляю сказать мне, что все остается по-прежнему. Мне необходимо получить эту поддержку, чтоб иметь силы дожить до того часа, когда я увижу вас.

Я думаю только о вас, только вами и живу. Мне даже страшно за мое равнодушие ко всему остальному, что не имеет отношения к вам. Я как будто уже не люблю то, что было мне всего дороже; равнодушен к отсутствию матери, не радуюсь присутствию Жанны, а она, бедняжка, так огорчена этим. Я чувствую себя в жизни страшно одиноким. Кажется, это не я хожу, говорю, работаю здесь, а нечто вроде равнодушного призрака, которого я вижу и слушаю. Для того чтобы изобразить вам это, нужны другие слова; но вы умеете все понимать и поймете то, что я не умел ясно передать».

«Париж, март 1893 года

Никогда я так не сожалел, милый мой Максим, что я не таков, как мой брат, знаменитый Поль, не законодатель и директор банка; тогда было бы, чем оправдать такое запоздалое письмо… Ваше же письмо, при всей своей кажущейся сдержанности, обнаружило нервное состояние и тревогу: на него стоило ответить скорее. Увы! я всю жизнь останусь тем, что уже десять лет говорят обо мне в нашем свете: „это тот Тессье, который ничего не делает“. Вы, труженик, не презирайте меня за мою бездеятельность. И правда, я ничего не делаю, я так ленив, что две недели не могу ответить на письмо человека, которого уважаю, но я сознательно начал ничего не делать из честности, когда убедился, что делаю все нисколько не лучше, чем самый обыкновенный, самый незаметный человек. Страшное слово „к чему?“ обрекло меня на вечное бездействие, или скорее, я решился быть простым зрителем, насколько возможно серьезным и внимательным к тому, что делают другие.

Разве эта, такая заманчивая, жизненная комедия не стоит того? Посмотрите, как она захватила вас, приезжего, в несколько представлений. Письмо ваше, любезный поручик, выдает ваше любопытство. Вы желаете знать продолжение пьесы; будьте покойны, я постараюсь дать вам сведения, особенно относительно того, кто ближе всего вашему сердцу.

Прежде всего, по случайности, тайну которой вы, может быть, знаете, мы видели Рувров после вашего отъезда столько же, сколько и вы. Матушка Рувр по-прежнему болеет, и дочери ее воспользовались этим предлогом, чтобы отказываться от всяких приглашений, обедов, театров. Я все-таки видел Мод каждый вторник, так как бываю там неизменно в этот день. Видел у них вашу маму, она, по-видимому, совершенно здорова. Мадемуазель Мод все также очаровательна, несколько рассеянна и равнодушна к своим чарам. Она в последний раз высказала брату моему свое отвращение к Парижу и страстное желание уехать отсюда. Мы тотчас предложили в ее распоряжение Шамбле, такое прелестное ранней весной, к тому же мы не живем там. И мне кажется, что матушка Рувр приняла бы это предложение, если бы она решилась оставить свою большую приятельницу, вашу маму.

Теперь об остальном. На ваш вопрос о лицах, виденных вами в нашем кружке, скажу прежде всего, что в Париже была на несколько дней герцогиня де ла Спецциа и вся, ее cortina, на что потребовалось множество обедов, вечеров, на которых блистала Учелли со своей неразлучной Сесиль, ставшей уже привидением от злоупотребления морфием. Далее, красавец Сюберсо увивается в настоящее время за Жюльетой Аврезак, под строгим наблюдением ее маман, милой женщины, отлично знающей, что за человек Жюльен, и которая ни за что на свете не отдаст ему своей дочери. Затем носится слух, что Жакелин Рувр выходит за Летранжа. Ловкая сестренка нашей очаровательницы поддела непреклонного холостяка. Марта Реверсье, конечно, с ума сойдет от злости.

Вот и все новости о наших „полудевах“. Если прибавить, что директор католической конторы выиграл несколько миллионов, продав до понижения курса акции американских серебряных рудников, что Сюзанна Дюруа, сестра хорошенькой Этьеннет, которой вы любовались в Шамбле, до сих пор неизвестно где находится, и что ее мать серьезно больна и готовится отдать Богу свою добродетельную душу, несколько поздно вступившую на добродетельный путь, то вот и все, что я могу сообщить вам, касающееся знакомых мне лиц в Париже, а больше и говорить о Париже нечего.