На новой земле - Джумпа Лахири

К лету на пальце Деборы красовалось кольцо с бриллиантом, какого у моей матери никогда не было.

Поскольку его собственная семья жила так далеко, за семью морями, Пранаб обратился за благословением к моим родителям. Как-то вечером он пришел один, сел за стол на кухне и вытащил из кармана темно-синюю бархатную коробочку.

— Вот, смотрите, что я купил. Буди, примерь, пожалуйста, — сказал он матери, вытаскивая из шелкового гнезда кольцо. — Мне хочется посмотреть, как оно будет выглядеть на пальце.

Но мать категорически отказалась, а я выставила руку вперед и почувствовала приятную тяжесть золотого ободка, висящего на безымянном пальце. Затем Пранаб высказал еще одну просьбу: он хотел, чтобы мои родители написали его родителям письмо, в котором рассказали бы о его планах и о том, что они видели Дебору и составили о ней прекрасное впечатление. Он страшно боялся, что семья не одобрит его намерения жениться на американке, и, кстати, правильно делал. Конечно, он уже все уши прожужжал своим родителям о нашей семье, так что его мать даже прислала письмо, в котором она выражала маме благодарность за то, что моя семья приняла ее «мальчика» в свой дом как родного и дала ему такой хороший «старт» в Америке.

— Не надо писать пространно, — горячо убеждал Пранаб-каку моих родителей. — Просто черкните им несколько слов, этого будет вполне достаточно. Они вам поверят скорее, чем мне.

Мой отец явно не «составил» никакого «впечатления» о Деборе, скорее всего, она его вообще не интересовала, но все же он заверил Пранаба, что к концу недели письмо с официальным одобрением его намерений уже будет на пути в Калькутту. Мать сухо кивнула, не говоря ни слова, а на следующий день я нашла любимую чашку Пранаба лежащей в мусорном ведре в виде маленьких кусочков, а правая рука матери была в нескольких местах заклеена пластырем.

Родители Пранаба-каку восприняли новость о его женитьбе на американской женщине очень тяжело — Пранаб был их единственным сыном. Через пару недель посреди ночи в спальне родителей зазвонил телефон: звонил мистер Чакраборти, чтобы сказать моему отцу, что они никогда не дадут благословения на этот брак — это было абсолютно невозможно, и, если Пранаб осмелится пойти вопреки их воле, они вообще перестанут считать его своим сыном. Затем трубку выхватила его жена и яростно напала на мою мать — в трубку полились истерические вопли и обвинения: женщина была вне себя от горя. Миссис Чакраборти поведала маме, что они уже подыскали Пранабу прекрасную невесту в Калькутте и надеялись, что после окончания учебы он вернется домой и женится на этой достойной девушке. Они уже и квартиру по соседству купили, чтобы молодые могли начать самостоятельную жизнь, и ремонт сделали — все было готово к приезду Пранаба.

— Мы думали, что можем вам доверять, — всхлипывала в трубку мать Пранаба, — а вы нас предали, так низко поступили. Вот что делает с людьми Америка!

Ошеломленная мать не спорила, только изредка вставляла робкие замечания о том, что она видела невесту, и та производит приятное впечатление, что она хорошо воспитана и из приличной семьи. Родители Пранаба настаивали, чтобы мои родители попытались отговорить Пранаба от этого брака, но отец отказался — он не желал принимать участие в чужих семейных раздорах.

— Мы не его родители, — сказал он матери. — И не имеем права вмешиваться. Скажем ему, что его родители против, а больше ничего не стоит говорить.

И мои родители ничего не рассказали Пранабу ни о том, каким унижениям их подвергли старшие Чакраборти, ни об их угрозе лишить Пранаба сыновнего статуса, лишь о том, что благословения его родители не дали. На это Пранаб лишь пожал плечами.

— Очень жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Не все такие прогрессивные, как вы, — ответил он. — Что же, главное, что вы меня благословляете, — мне этого вполне достаточно.

После того как Пранаб и Дебора обручились, мы стали видеть их все реже и реже. Они съехались и теперь жили вместе в квартире в южном районе Бостона, который мои родители считали небезопасным. Мы тоже переехали в Натик — теперь мы жили в отдельном доме. Хотя отец купил этот дом, родители продолжали вести себя так, будто жили в съемной квартире — закрашивали царапины на стенах оставшейся с прошлого ремонта краской, не решались даже гвоздя вбить в стену. Когда закатное солнце начинало бить в окна гостиной, мать всегда опускала жалюзи, чтобы наша новая мебель не выцвела. За несколько недель до свадьбы родители пригласили Пранаба к нам домой одного, поскольку мать приготовила для него торжественный ужин, знаменующий конец его холостяцкой жизни. Этот ужин был единственным бенгальским признаком грядущей свадьбы, которую планировалось провести с традиционной американской атрибутикой: с церковной службой, свадебным тортом и невестой в белом платье и фате. С того дня сохранилась фотография, которую сделал мой отец, единственная фотография, на которой моя мать и Пранаб позируют вместе. Картинка немного смазалась, я помню, что Пранаб объяснял отцу, как правильно выставить выдержку, и в этот момент отец нажал на кнопку. Поэтому на снимке, помимо стола, уставленного затейливыми блюдами материнской кухни, приготовленными в честь предстоящей свадьбы, видно лицо Пранаба с открытым ртом и нечеткий взмах его руки в сторону снимавшего, видимо с указанием, что в тот момент надо было сделать. А мама на снимке стоит рядом с Пранабом, положив руку на его взлохмаченные волосы жестом благословения, первый и единственный раз, когда она сознательно коснулась рукой его тела.

— Она бросит его, — говорила моя мать своим друзьям на следующий день. — Он принесет свою жизнь в бессмысленную жертву.

Торжественная часть свадьбы состоялась в Ипсвичской церкви, и потом гости поехали веселиться в загородный клуб. Пранаб сказал, что церемония будет скромной, и мои родители, естественно, предположили, что вместо приличествующих случаю четырехсот гостей Пранаб пригласит лишь двести. Каково же было их удивление и разочарование, когда они увидели всего-навсего тридцать приглашенных! Это был неслыханный скандал — к тому же, кроме них, Пранаб не пригласил никого из своих бенгальских знакомых. Моя мать была в шоке от такого нарушения приличий и вовсе не гордилась тем фактом, что именно наша семья удостоилась чести быть приглашенной. Вначале мы, как и все, сидели на жестких скамьях во время церковной церемонии, а потом перешли за длинный стол, накрытый для обеда. Несмотря на то что в нашей семье Пранаб обрел чуть ли не свой новый дом, он не пригласил родителей для участия в семейном снимке, на котором присутствовали все братья и сестры Деборы, а также ее родители. Ни мать, ни отец не произнесли ни слова во время обеда и не подняли ни одного тоста за здоровье молодых. Даже тот факт, что Дебора, зная, что родители не едят говядину, заранее распорядилась приготовить для них рыбу, не смягчил материнского сердца. Мама сразу отодвинула от себя тарелку, заявив, что еда несъедобна и что она не может проглотить ни кусочка, и после этого весь вечер ворчала по-бенгальски, а отец молча опустошил свою тарелку, потом материнскую, а затем откинулся на стуле, пожаловавшись, что объелся и что у него болит живот. Поскольку он не очень хорошо владел вилкой и ножом, они царапали поверхность тарелки с противным скрежещущим звуком. Когда Дебора подошла к нам и, обняв мать за плечи и поцеловав в щеку, спросила, достаточно ли нам весело, мама приличия ради тоже попыталась выдавить из себя улыбку, но получилось у нее не очень убедительно.