Искусство, восприятие и реальность - Джулиан Хохберг

связанной с тем, как мы воспринимаем выражение лица. Решение мне видится аналогичное: мы просто усвоили одинаковые для всех мужчин (и женщин без макияжа) возрастные черты локального и высокого порядка, а кроме того, есть физиогномические свойства, которые, как правило, не сильно варьируются от одной возрастной группы к другой или от одной деформации выражения к другой.

Следует принять во внимание еще одну характеристику. Предлагаемая здесь разница между чертами «высокого» и «локального» порядков основана на том, можно ли соответствующий стимул распознать с первого взгляда, – в таком случае это локальная черта (то есть речь идет о компактном паттерне, который полностью попадает в зону фовеального зрения при одном взгляде, или о паттерне достаточно грубом, чтобы распознать его, даже когда бóльшая его часть находится в зоне периферического зрения), или, напротив, для того, чтобы распознать характерный паттерн стимуляции (например, углы губ, щеки и веки), требуется не один взгляд, – будучи чертой более высокого порядка, она требует большего времени для распознавания (как минимум 250 миллисекунд на один взгляд), причем для этого приходится задействовать способности кодирования, предвосхищения и хранения масштабного паттерна между отдельными взглядами.

Следующий вопрос: почему мы реагируем на такие признаки временных, привычных и постоянных характеристик модели.

Мимолетные эмоциональные выражения (равно как и некоторые более длительные «маски», например – настороженность) присущи человеку с давних времен. Задолго до того, как развилась речь, они, скорее всего, служили сигналами, которые, возникая у кого-то одного из членов группы, требовали внимания и реакции (речь идет о настороженности, нападении, бегстве, возможности сексуального контакта) со стороны других. Если принять во внимание нейронные механизмы таких физиогномических (и телесных) сигналов, то представляется весьма вероятным, что обменивающиеся ими члены группы быстро учатся пользоваться особыми жестами для не слишком эмоциональной коммуникации. Понимание речи (а также чтения), видимо, предъявляет очень высокие требования к предвосхищению и ожиданию, и «маски» говорящего помогают слушателю понизить неуверенность относительно вербального сообщения или относительно общей направленности намерений говорящего (например, агрессивность, внимание, благорасположенность, робость). Безусловно, такие отличительные черты социальной коммуникации – как и фонемы, с помощью которых слушатель обучается отличать одно слово от другого, – можно усвоить. Это верно не только в отношении предвосхищения речевых сообщений как таковых, но и в отношении включения сложных и тонко отрегулированных «ритуалов коммуникации», на которых строятся и поддерживаются все человеческие контакты (Goffman, 1967).

Нельзя забывать, что на восприятие выражений высшего порядка уходит некоторое время (и не один взгляд) и что, как было сказано, выражения лица служат сигналами, которые управляют коммуникацией (и активным слушаньем) через формирование предвосхищений участников. Соответственно, надо ожидать, что даже отдельная, локальная часть выражения высокого порядка, по большому счету, способна послужить сигналом и произведет определенный эмоциональный эффект на зрителя: например, растянутые губы, даже без подтверждения со стороны глаз, заставят предположить, что речь идет об улыбке (илл. 9a [ii]). Локальные признаки (то есть отклонения от того, что считается нормальным для черт лица в состоянии покоя) подобны первым слогам слова: они будут либо подтверждены, либо опровергнуты последующими событиями, но тем не менее, скорее всего, окажут влияние на ожидания зрителя. Это подводит нас к последнему случаю – девиантной физиогномической черте.

У человека с широким ртом есть локальный признак в улыбке – однако лишь один: прочие подтверждающие признаки, по-видимому, отсутствуют (маловероятно такое случайное совпадение, что и глаза его в состоянии покоя будут «сощурены», как при искренней улыбке). Если остальные черты лица нейтральны (илл. 9a[ii]) и не противоречат улыбке, лицо, вероятнее всего, будет декодироваться как «маска» улыбки. Познакомившись ближе с моделью, я научусь распознавать специфические и самобытные знаки, которые позволят мне опровергнуть те (неверные) сигналы, которые мне подает за счет растянутых губ эта «маска». Впрочем, широкий рот так или иначе повлияет на мои ожидания. И, разумеется, физиогномические свойства человека действительно влияют на наши суждения о его выражениях лица, хотя (или потому что) мы не можем точно сказать, как это лицо выглядит в состоянии покоя. Большой объем экспериментальных данных подтверждает очевидный факт: даже в людях, нам совершенно не знакомых – при том что их черты пребывают «в покое» (если только черты могут пребывать в полном покое, пока мы живы), – мы способны выявить определенные черты характера. Так, в суждениях испытуемых сквозило явное единство, когда их просили оценить по фотографиям характер или личные свойства людей, которых они раньше никогда не видели (см.: Secord, 1958), или спрашивали, какой смысл тот или иной человек вкладывал в неоднозначную фразу, находясь в некой кратко описанной ситуации (Hochberg and Galper).

Мои аргументы в этой связи очень близки к тем, которые я уже выдвинул выше, объясняя успех воздействия контурной графики и «законов организации» гештальт-теории (а именно, что линии выступают признаками границ объекта, которые мы ожидаем обнаружить, когда зондируем поле обзора), а также объясняя процесс чтения (а именно, что буквы и словоформы, которые мы видим в течение одной фиксации, служат признаками того, что мы ожидаем увидеть, считывая текст дальше). Теперь я хочу выдвинуть предположение, что выражение лица человека сигнализирует о том, что этот человек сделает дальше (Hochberg, 1964), и тем самым, прежде всего, уменьшает неуверенность наблюдателя по поводу того, что его визави собирается сказать или совершить. Если локальный признак имеет форму, общую с одним из паралингвистических знаков[59], и если он не опровергается другими признаками, то он вызывает у наблюдателя определенные «коммуникативные ожидания». Черты, которые не принимают участия в изменении выражения (например, высокий лоб), могут также иметь аффективные коннотации по двум причинам: 1) они могут олицетворять отношения, вызываемые определенной деформацией выражения (например, поднятые брови); или 2) они могут отклоняться от нормы в сторону некой устоявшейся модели, которая несет в себе собственный набор ожиданий (например, ребячливость).

Итак, мы можем объяснить тот факт, что лицо, даже в состоянии покоя, тоже способно эмоционально воздействовать на зрителя, и для этого нет необходимости прибегать к теории эмпатии. Более того, даже отдельные линии обычно имеют в своей форме общие элементы с определенными «масками», но только если зритель воспринимает их как выразительные черты. Это особенно верно для того случая, когда нет возможности проверить другие черты на (отсутствующем) лице (илл. 9a[iv]). Значит, в этом состоит одно из свойств карикатуры: исключив опровергающие черты, она демонстрирует широкий рот модели – очень характерную черту, которую все распознают как определенное выражение, а не физиогномическое свойство, которым этот рот может быть на самом деле.

Это объяснение предполагает, что линии и паттерны карикатуры производят определенный эффект, потому что они