Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь

Гурнам сокрушенно повертел головой, а я в очередной раз позавидовал его вьющимся волосам. Индийцы — северные индийцы, арии — вообще потрясающе красивый народ, и хорошие волосы тут играют не последнюю роль. Если бы не солнце, вогнавшее смуглость в их генетику, они, наверное, были бы по внешности лучшими из европейцев — то ли испанцы, то ли итальянцы…

— Отель, сэр? — спросил, наконец, Гурнам, увидев, что я покончил с сигаретой. — Я напомнил менеджеру, что вы особый гость, и он сказал, что заботится о вас по-настоящему.

— Сначала книги, — покачал я головой.

И Гурнам повез меня в заколдованное место — «на канат». Когда идешь под облупившимися колоннами этого обширного круга из абсолютно одинаковых колониальных зданий — площади Коннот, — кажется, что там можно кружить бесконечно. Такие же колонны, между ними такие же магазины, в том числе одиннадцать книжных. Вот только как найти тот, где гуру-продавец с печальными красными глазами в прошлый раз спокойно отреагировал на мой протест по поводу цены на карманное издание Хакани (вот же рядом — толстый том того же автора, но вдвое дешевле):

— Хотел бы я продавать их просто на вес, сэр.

Но Гурнам всегда сам знал, где меня высадить. А когда меня охватывала в очередной раз паника, когда я думал, что никогда не выберусь из этого круга колонн и не найду машину, как-то всегда получалось, что буквально напротив выхода из магазина, на беспощадном солнце, маячит элегантная, как трость, фигура в серой рубашке и машет мне рукой.

Возможно, он просто каждый раз перемещал машину вслед за мной, даже и делая полный круг по Конноту, что в делийском хаосе почти невозможно. Но он это умел.

«Пушкинский дом» когда-то управлялся командой из шести-семи советских — а позже, соответственно, россиян, включая завхоза, и не меньше семи индийцев. Генеральные представители «Пушкинского дома» на моей памяти поменялись раза три. Все были моими друзьями, и все держали Гурнама на почетной должности: главный из трех шоферов, шофер самого генерального, и никого больше. Ну, иногда генеральный сидел безвылазно в офисе и в этих случаях мог одолжить мне именно Гурнама, а не кого-то еще.

«Мерседес» к Гурнаму прилагался далеко не всегда. Бывало и что-то похуже. Но он любую машину водил так, что внутри нее сиделось как на диване.

Это был безупречный шофер. Он ни разу не ударил автомобиль по собственной вине. А в Индии, где все едут исключительно зигзагом, это — чудо. Он вытаскивал седоков из каких угодно ситуаций на делийских дорогах. Самая простая из них случилась со мной в первый же приезд: несчастный мальчик, протянувший руку за монеткой. Вы не можете не дать денежку плаксивому ребенку, даже зная, что сейчас их налетит еще дюжина, и тогда начнется кошмар. Вы лезете в карман, достаете кошелек с рупиями (в толпе!), начинаете судорожно в нем копаться — а этого нельзя делать ни в коем случае, потому что дети эти — не ангелы, вы сейчас с гарантией лишитесь всего.

— Эй! — говорит мальчику Гурнам с требуемой смесью доброты и строгости. И произносит пару слов на хинди. Мальчик исчезает.

Я помню также, как индийский министр культуры свернул с красной ковровой дорожки на какой-то пушкинской церемонии, чтобы пожать руку Гурнаму. Не для телекамер, а просто потому, что помнил его уже много лет и вот, наконец, решил познакомиться.

Сейчас я понимаю, что именно Гурнам был лицом «Пушкинского дома», потому что представители, генеральные и прочие, менялись, а этот человек оставался.

Более того, если не в Москве, а именно в Дели посмотреть на портрет Пушкина, с его курчавыми волосами… и представить себе, что они подстрижены покороче, что в них появляется седина… то проступают черты Гурнама. Шофера «Пушкинского дома».

Вот так это и было, год за годом: аэропорт, Дели, встречи и лекции, улицы, магазины, Гурнам, — пока руководить «Пушкинским домом» не приехал гаденыш Боренька и не вышвырнул Гурнама вон.

На самом деле сначала я желал новому генеральному успеха, он мне нравился, а потом мне его было отчаянно жаль, этого Бореньку. Потому что где-то я видел точно такого человека — попросту летавшего по коридорам перед отъездом за рубеж. Красивый, по-настоящему красивый молодой человек лет тридцати, улыбавшийся всем влюбленными глазами, искрившийся уверенной веселой энергией, получивший тот самый, главный в своей жизни шанс.

И какой шанс! Двухэтажный колониальный особняк с колоннами в британском Новом Дели, среди большого сада, по которому скачут бурундучки и летают попугайчики. Три автомобиля, три шофера, еще четыре индийца — уборщики, компьютерные инженеры и так далее. Отличная репутация конторы в целом, масса людей, встречающих тебя в Индии улыбкой просто потому, что «Пушкинский дом» здесь годами возглавляли не худшие люди. Маленькое королевство и его молодой король с горящим взором.

Где же я его раньше видел, такого человека? Да в зеркале, конечно. Не так и давно. Мое королевство было поменьше, и не в Индии, но я с радостью принял его — как и Боренька, я знал, что не провалюсь, — и я с честью его оставил, когда пришел срок.

Я ждал тогда своего шанса несколько лет. И, получив, не упустил его.

Размышляя о том, почему все получилось у меня и не получилось у гаденыша Бореньки, я долго пытался сказать себе: другая эпоха, несколько иная работа, другая страна плюс множество случайностей… А вспоминал на самом-то деле пустяк.

Его звали Антонио, он тоже был шофером, и — когда я приехал и унаследовал этого самого Антонио от предшественника — вся штука оказалась в том, что шофер мне был абсолютно не нужен. Предшественник водил плохо, я — для меня автомобиль как любимая лошадь, я дергаюсь, когда кто-то другой прикасается к его стеклу, открывает дверцу. Я могу провести за рулем сутки в пути непонятно куда, просто ради езды как таковой.

Но у меня в мыслях не было уволить Антонио лишь потому, что я собирался водить свою машину сам. Москва вежливо намекнула: а он теперь зачем? И у меня даже мелькнула тогда мысль: может, просто платить ему из своего кармана — подумаешь, деньги, меньше одной шестой моей собственной зарплаты? Или сделать его курьером? В итоге Антонио остался до конца, работа ему нашлась — мыть машину, возить ее в сервис, катать мою семью, пока я безвылазно сидел за клавишами…

Если вспомнить сегодня — очень честно — почему я не смог поступить иначе, то ответ у меня получается предельно простой.

Я испугался. Я не мог бы смотреть в печальные глаза Антонио, сообщая ему, что он больше не нужен, и кормить семью с двумя детьми в нищей стране он теперь должен как-то по-другому. Я мог бы попросить кого-то из друзей сообщить ему об увольнении, но это уже было просто бредом, да и какие друзья у только что приехавшего в страну человека? Они появляются позже, если повезет.

Я даже мечтал тогда: может, он сделает какую-то большую гадость, после которой я смог бы рассердиться. Но гадости не было. И Антонио остался.

Впрочем, гаденыш Боренька уволил не только Гурнама, а, вообще-то, почти всех. В полученном им оскудевшем королевстве было еще три россиянина — не так много, как раньше, но все же. Одному было шестьдесят, он знал Индию так, что Бореньке подобное не удалось бы и за пару десятилеток. И после первого же полученного от нового начальника распоряжения он попробовал вежливо подсказать Бореньке, каких ошибок в этой стране не надо совершать никогда. Дальнейшее было делом техники.