Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев

которой Алексеев собирается жениться, на днях вышла из тюрьмы, и они продолжают свои любовные отношения. Хотя Алексеев уже получил выговор на бюро райкома за потерю бдительности.

– Упорствует, значит. Вы что, товарищи, – грозно глянул Смирнов на Шипицина, – в бирюльки здесь играете? Я же в прошлый раз ясно сказал, такие вопросы решаются сразу, быстро. Раз и навсегда. Неужели непонятно?

– Все сделаем, товарищ Смирнов, недоработка вышла.

– У вас везде недоработка, и по лесозаготовкам, и по политвоспитанию коммунистов. Смотрите, придется нам делать выводы. Я доложу товарищу Масленникову. Секретарь обкома и так недоволен тем, как идут дела в вашем районе. Вместо того, чтобы… – Смирнов еще долго и складно говорил, хмуря брови, и окончательно запугал Шипицина.

И прежде чем удалиться со Смирновым, Шипицин успел шепнуть Дрюкову и Ножигову:

– Делайте, что хотите. Кровь из носу, но эту парочку надо развести раз и навсегда. Считайте это партийным заданием.

– Сделаем, – уверенно сказал Дрюков. – Больше этот вопрос не возникнет. Мы…

– А вот подробности меня не интересуют, – Шипицин поспешил к оглянувшемуся Смирнову.

– Испугался подробностей. Все они так. Хотят быть чистенькими. А я всего лишь хотел сказать, что мы с Леонидом Мартыновичем подумаем.

– Откуда ты взял, что Алексеев поддерживает с Мартой отношения? – спросил Ножигов. – Они давно врозь.

– Чувствую. Они просто затаились. А ты, поди, хотел успокоить Смирнова, сказать, что Алексеев встал на правильный путь?

– Угадал.

– Значит, я правильно сделал, что вмешался. Алексеев так просто от меня не отделается. А у меня, брат, плохие новости. Хуже некуда.

– У тебя – плохие?

– Собираются меня турнуть с должности. Служил верой и правдой и дождался.

– Не может быть. Фаину, три года прошло, как посадили. Почему раньше не сняли?

– Да тут под меня эта сволочь, председатель райисполкома, копает. Был однажды между нами неприятный момент, правда, без свидетелей. О Тоньке сказал плохое, ну, я ему и врезал от души. Выгонят. И куда мне податься? Я больше ничего не умею, как ловить воров и бандитов. Вся моя жизнь в органах, три ранения. Семью из-за этого потерял… да ты знаешь…

Ножигов знал, сам же Дрюков и рассказал как-то в минуту откровения, но вкратце. Подробности Ножигов услышал от других. Семью Дрюкова убили бандиты, мать, жену и двоих сыновей. Мстили за своих подельников, пойманных перед этим Дрюковым. Говорили, Дрюков не проронил ни слезинки, но именно тогда и появились у него седые волосы. Хоронили мать и жену с детьми без Дрюкова, он преследовал бандитов, которые после преступления поспешили покинуть райцентр. Дрюков догнал и уничтожил всех, но прежде, чем убить, он делал с ними такое, что присутствовавщие при этом милиционеры предпочитали и не вспоминать. Вернувшись, Дрюков недели две пил и плакал, видевшие его в это время думали, что он сошел с ума. Несколько лет после этого Дрюков при задержании никого не оставлял в живых. Но потом встретил Антониду Власовну и немного помягчел…

– Тонька меня точно бросит. Привыкла к хорошей жизни.

– Почему ты так уверен в этом?

– А ты посмотри на нее и на меня… Ей давно надо было послать меня подальше, с ее фигурой, телом… И как я без нее? Последняя зацепка в жизни была. И вот все рушится. А началось с Алексеева, с него эти неприятности. Знал ведь, чья Фаина сестра. Так прежде чем ее арестовывать, пришел бы ко мне, так, мол, и так, подозреваю вашу сестру в … – Дрюков запнулся и зло скривился, – я бы с Фаиной поговорил, разобрался. Да и не виновата она, это я точно знаю. Алексеев, скотина, ее вместо себя подставил. У них, якутов, обычно родни много, вот и порастащили по наслегам. Ничего, он мне еще ответит и за Фаину и за все остальное.

И тут Ножигов чуть не сказал, проникнувшись несчастьем Дрюкова, что Алексеев полностью в его власти. Одно слово, и загремит туда, откуда не возвращаются. Отметины от дроби до сих пор на ноге. Ножигов даже открыл рот, чтоб сказать, но промолчал. Он вообще не понимал себя, воспоминания о Вере Головиной выбили его из колеи, заставили взглянуть на все другими глазами.

– Выследил я тут одного человечка, – шепнул Дрюков. – Он нам и поможет.

Ножигов хотел спросить, что за человечек, но глянул на Дрюкова, все сразу понял и промолчал.

– Может, зайдешь ко мне? Пропустим по стаканчику.

– Времени нет. Сомов с Трубициным ждать не будут. Зайду, когда один приеду.

– Жалко. Ладно, езжай, агитируй свою немчуру, пусть повышают производительность труда. Смешно было слушать Смирнова, хоть бы остался на неделю, посмотрел, как заготавливают лес. Агитируйте. Что, после этого новые руки вырастут? Наказывать надо, не выполнил норму – получи. А таких, как Алексеев, вообще вешать. Ничего, он еще пожалеет, что посадил Фаину, – Дрюков скрипнул зубами, протянул Ножигову руку. – Бывай. А мне с человечком еще надо разъяснительную работу провести. Ужасный тип.

Тут бы Ножигову и спросить, что за тип. Но, действуя по правилу, меньше знаешь – дольше живешь, он не сделал этого и всю дорогу до села клял себя.

После ареста Головина отец Ножигова еще долго бледнел, когда вечерами звонили в дверь, а мать хваталась за сердце. А сколько упреков услышал он в свой адрес, что не послушал их, не обратил внимания на Зину, а таскался с этой… Но что ему были упреки родителей, если он сам проклял себя за свое предательство? И если бы можно было повернуть время вспять, ни за что бы не бросил Веру в беде. И самое страшное заключалось в том, что ничего нельзя было исправить.

Головин, у него были проблемы с сердцем, умер в тюрьме, а когда Вера была на сносях, арестовали ее мать. От бывших сокурсников Ножигов узнал: Вера уехала к тетке в деревню. А через полгода страшная весть – Вера покончила с собой. И Ножигов, закрывшись в комнате, плакал навзрыд, смерть Веры была на его совести. Он так и не узнал, родила Вера или нет, не у кого было спросить адрес тетки. И если родила, то у кого ребенок? Это мучило Ножигова, несколько раз ему приснился то ли родившийся, то ли не родившийся, сын. А вот Вера – ни разу.

Через два года он женился на Зине. И понемногу боль притупилась. Но Алексеев с Мартой вновь напомнили о его предательстве, и все последние месяцы он был сам не свой. И не раз ловил тревожные взгляды Зины. Не хотелось и сегодня портить ей настроение, и он не отказался от предложения Сомова зайти, выпить чайку.

После Сомова домой не пошел, закрылся в комендатуре. Мысли его были об одном, если он допустит, чтоб Марта Франц погибла, он совершит еще одно предательство. И чтоб этого не