Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев

В райцентре Сомов высадил Ножигова возле районного управления НКВД, спросил, где и когда забрать, и поехал в контору леспромхоза. А Ножигов поправил на полушубке ремень с кобурой и стал, не торопясь, подниматься на крыльцо. Где и встретил Дрюкова. Не здороваясь, Дрюков спросил:

– Не ты, Леонид Мартынович, немчуру предупредил? Жорик утверждал – его ждали.

– Я со спецпереселенцами в дружеских отношениях не состою. Что ты такой встревоженный?

– Да вот интересуются, почему я застрелил Жорика, а не попытался его задержать? Опять вспомнили про сестру. За что сидит? Поддерживаю ли я с ней связь? Надо врагов ловить, а они честных граждан допрашивают. Как там голубки, поди, от страха стороной друг друга обходят?

– Зарегистрировались на днях.

– И ты так спокойно говоришь об этом?

– А что я мог? Доложил Шипицину, на бюро райкома будет стоять вопрос об исключении Алексеева из партии. Заодно и должности лишится.

– Тебя не удивляет, почему немчура так хорошо относится к Алексееву? Не распространяет ли он среди них националистические идейки? Березовский из райпо учился с Алексеевым в Якутске, так вот он утверждает, что Алексеев плохо отзывался о тех якутах, кто говорил по-русски, и призывал говорить только по-якутски. Явный национализм. Березовский уже написал об этом в НКВД. Пусть возьмут Алексеева за жопу.

– Березовский метит на место председателя райпо, а туда хотели поставить Алексеева. Вот Березовский и суетится.

– Ты что, защищаешь Алексеева? – недобро сузил глаза Дрюков.

– Я говорю про Березовского. На Алексеева мне наплевать, – не хотел Ножигов ссориться с Дрюковым, пусть даже и бывшим начальником милиции.

– Теперь, наверное, не скоро свидимся, уезжаю в Батамай участковым. Это я-то. Хотя могли и вообще из милиции турнуть, но учли старые заслуги. Да, никому ни слова о том, что было задание Шипицина разлучить Марту Франц и Алексеева.

– Я что, на дурака похож? Вечером дома будешь?

– Сегодня нет. Надо мне одно дельце провернуть. Да и дома, как такового, у меня нет. Тонька к Гордееву ушла, к слюнтяю из райисполкома. Сучка! – Дрюков зло сплюнул и, не прощаясь, стал спускаться с крыльца.

«Дельце», о котором говорил Дрюков, касалось Варвары-буфетчицы. Блефовал Жорик или нет, когда пригрозил Варварой в случае его смерти? Пойдет или не пойдет Варвара в НКВД? Дрюков должен был это точно знать, а не сидеть и гадать… Ожидание – хуже смерти. Он должен решить этот вопрос, мешающий ему жить спокойно.

До вечера было еще далеко, и Дрюков купил две бутылки. И в опостылевшем после ухода жены доме сидел, пил, уставившись на ее фотографию, уже зная, что он будет делать.

Варвару Дрюков встретил в самом безопасном для его плана месте – в проулке, там, где с двух сторон тянулись огороды, и никто не мог его увидеть. Когда он отлепился от забора и шагнул к Варваре, сказав как можно спокойнее: «Добрый вечер, Варвара!», – она каким-то внутренним чутьем сразу все поняла и почему-то обхватила двумя руками шею, словно боялась, что он ее задушит. Дрюков быстро подошел и ударил ножом, чувствуя, как острая сталь легко входит в ее тело. Варвара охнула и осела, успев сказать лишь два слова:

– Больно, мамочки!

Дело было сделано, но удача окончательно покинула Дрюкова.

Варвару мужики любили за ее покладистость, за безотказность, но, стараясь выглядеть верной, дожидающейся мужа женой, она не позволяла себя провожать, и кавалеры или ждали ее возле дома, или шли следом, чтоб не привлекать внимание.

В этот вечер за Варварой следовал Березовский, тот самый, из райпо, о котором Дрюков днем упоминал в разговоре с Ножиговым. Как ни странно, но Березовский даже в темноте узнал хищную фигуру Дрюкова и удивленно спросил, еще не до конца врубаясь в происходящее:

– Алексей Станиславович, ты что это делаешь?!

Но стоило только Дрюкову сделать шаг в его сторону, как Березовский с диким криком «Убивают!» кинулся бежать. Преследовать его было бесполезным делом, и Дрюков рванул к дому, чтобы собрать все необходимое.

Возле дома постоял, послушал. Сколько у него времени? Минуты, час? Первым делом менты, – Дрюков усмехнулся, – поедут к месту убийства – удостовериться, а уж потом сюда. Входил в дом, как вор, зажег настольную стеклянную керосиновую лампу, фитиль прикрутил и при ее тусклом свете накидал в рюкзак то, что, как посчитал, понадобится ему в ближайшее время. Долго стоял, оглядывая родные стены. Здесь он прожил несколько счастливых лет. И как быстро все рухнуло! Взял лампу, подошел к двери и, обернувшись, грохнул лампу о стену. Пламя радостно охватило сухое дерево, стекло на пол. Дрюков медленно, словно раздумывая, правильно ли он поступает, закрыл за собой дверь, оставляя за ней всю прошлую жизнь и прощаясь с ней.

Оставалось лишь одно незаконченное дело – Алексеев.

Все эти годы Дрюков распалял в себе злобу к Алексееву, пытаясь заглушить очевидное: причиной всех его несчастий была родная сестра Фаина. Разве он не догадывался, откуда такое изобилие на столе у сестры, и не в праздничные, а в будние дни? А свертки, которые Фаина привозила сама или передавала с Ножиговым? Но как, не обидев сестру, сказать ей, чтобы прекратила этим заниматься? Не скажешь ведь: не воруй, Фаина! Но и молчать, вроде как, не с руки. Он – главный милиционер района, а сестра… Дрюков даже мысленно старался не произносить слово, что вертелось у него в голове. Но когда Фаина в очередной раз заявилась с «подарком», не вытерпел и намекнул, что рано или поздно все, кто залазит в государственный карман, попадут в тюрьму. Сестра обиделась, расплакалась:

– Ты что, меня за воровку считаешь? Ну, взяла немного, а что, смотреть, как председатель все пропьет?

– Но ты понимаешь, что можно сесть даже за самую малость?

– Да быстрее сядет председатель, чем я.

И оказалась права.

Когда в сельпо пришел Алексеев, Дрюков попросил Фаину остановиться. Мол, и так хорошо живешь, дети сыты, обуты, что еще надо? Да и обо мне подумай, если тебя поймают, меня из милиции попрут. Да и неизвестно, как поведет себя новый председатель. И вообще в ее подарках он больше не нуждается.

– Может, вообще меня на порог не пустишь? И не смотри на меня так. Я же знаю, что делаю. Все будет хорошо.

Когда Фаину посадили, Дрюков всем говорил, что сестра не виновата, все подстроил Алексеев. И в конце концов уверил в этом и себя. И чем хуже становились его дела, тем сильнее он винил Алексеева. Но в голове кто-то с настойчивостью дятла твердил имя настоящего виновника – Фаина, Фаина, Фаина…

Ножигов вернулся из райцентра поздно, в одиннадцать вечера, но это не помешало ему тотчас отправиться к Алексееву.

Возле калитки его встретил лаем заметно подросший Модун. И тут же на крыльце появился Алексеев,