Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича - Платон Васенко

С другой стороны, не оправдывая безусловно Федора Никитича, который в некоторых случаях выказал себя оппортунистом и склонным к интриге человеком и лишь впоследствии возвысился до патриотического подвига, не можем не принять во внимание, что предположения об участии Никитичей в деле подготовки первого самозванца покоятся на основаниях довольно шатких, а иногда и противоречащих, в известной мере, этим предположениям189.

Прежде всего заметим, что из трех свидетельств, приводимых С. Ф. Платоновым в доказательство близости Отрепьева к Романовым190, последнее находится в сказании, полном легендарных подробностей, и возникло, весьма вероятно, вследствие знакомства его автора с правительственными сообщениями о Гришке. Первые же два приводят свое указание без всякого сопоставления Романовых с делом самозванца. Особенно характерно, что первое свидетельство находим в грамоте патриарха Иова, верного приверженца царя Бориса. Однако он, упоминая о том, что Гришка, а в мире Юшко, Отрепьев «жил у Романовых во дворе и заворовався от смертной казни постригся в чернецы», не делает никаких указаний на помощь Никитичей самозванцу, а здесь это было бы важно сделать; и если бы у правительства Годунова были в руках какие-нибудь данные, компрометирующие в этом деле Романовых, то, конечно, они были бы приведены здесь для вящей убедительности. Из дальнейшего же содержания грамоты Иова видно, что пребыванию Гришки у Романовых не придавалось того значения, о котором можно было бы думать по первому впечатлению. Патриарх упоминает об Отрепьеве: «Да и у меня Иова патриарха во дворе для книжного писма побыл во дьяконех же». Преданность Иова Годунову вне сомнений. Однако и он некоторое время до известной степени покровительствовал Гришке, конечно, не желая видеть его когда-нибудь на троне московских государей191. Таким образом, свидетельство грамоты Иова своим умолчанием о роли Никитичей в деле Гришки скорее говорит против участия Романовых в подготовке первого самозванца, чем подтверждает этот факт.

Но если Никитичи непричастны были к делу самозванца192, то почему он осыпал их милостями? Ответ на подобное недоумение дан нам уже автором хронографа редакции 1617 года. Он вполне правильно объяснил нам это обстоятельство желанием193 расстриги «к народом во льсти своей показати, иже он есть царский сын, им же и пронаречеся». Действительно, самозванцу надо было осыпать милостями опальных при царе Борисе людей, тем более своих «родственников», вернее говоря, свойственников194. Таким образом, у нас остается лишь одно указание на причастность Романовых к какому-то государственному преступлению. Это – выражение про «тайные государевы дела, что от них изменников проявится». Но данное выражение могло явиться и результатом того, что и все дело о Романовых принадлежало к числу тайных, так как у царя Бориса – увидим почему – были полные основания избегать его огласки195.

В чем же обвинялись и подозревались Годуновым Никитичи? Нам кажется, что именно в том, в чем одного из них укорил, по удачному определению С. Ф. Платонова, «простоумный» царский пристав: они хотели, был уверен Борис, «царство достать ведовством и кореньем»196. Что действительно подобное обвинение обращалось тогда в московском обществе, по всей вероятности, со слов приверженцев Годунова, свидетельствует нам Исаак Масса. Рассказывают, повествует нам этот расположенный к Романовым современник Смуты, что жена Федора Никитича «советовалась с братьями своего мужа Иваном и Александром и их родственниками о том, как бы извести царя и весь дом его». «Но это известие неверно, – продолжает Масса, – ибо основывается на ложном свидетельстве, сделанном с целью найти повод к тому, чтобы погубить. Все это, как мы потом узнаем, было сделано по внушению Годуновых»197. Если принять во внимание, что наиболее суровая кара, то есть невольное пострижение, постигла Федора Никитича, его жену и тещу, то придется признать за показанием Массы о сущности обвинения против Романовых и их родни значительную долю вероятности. Тогда и опала всего круга Никитичей становится совершенно ясной и понятной.

Веря словам голландца, современника Смуты, о том, какое обвинение было предъявлено Никитичам, не разделяем мнения этого повествователя, что оно было лишь предлогом погубить Романовых и было «сделано по внушению Годуновых». Напротив, из «Дела о ссылке Романовых» ясно видно, какие опасения внушали Борису уже сосланные и униженные им Никитичи. Во-первых, все братья были разлучены, и лишь впоследствии было сделано послабление на этот счет. Во-вторых, они были отданы под самый строгий надзор, который преследовал одну цель: не допустить сношений сосланных с внешним миром или между собой. Для этого на месте ссылки надо было поселить на особом огороженном дворе, «чтобы от церкви и отъ Съезжей избы и от жилецких дворов подале» и чтобы «дороги мимо двор прохожия не было», и зорко следить, чтобы никто к сосланному или «к детине» его «не подходил, и не разговаривал с ним ни о чем, и письма какого не поднес, и не сходился с ним никто»; «а кто учнет подходить» к сосланному «или к человеку его, или какое письмо принесут, или учнут ссылаться с ним братья его или иные какие люди, и… тех людей имая присылать ко государю»198. Также зорко наблюдали и за постриженными Федором Никитичем и его тещей199.

Итак, Борис Годунов не сомневался в существовании преступных замыслов семьи Романовых. Посмотрим, насколько правильна была его уверенность и чем она обосновывалась. Думаем, что ход рассуждений Бориса был таков: Федор Никитич претендовал на престол. Связанные узами кровного родства с угасшим царственным домом Романовы имели не меньшие, если не большие права начать собой новую династию, чем Годунов – свойственник бывшей династии. Борис взял верх над остальными кандидатами благодаря тому, что он, как брат царицы Ирины, которой присягнули думные люди, был в данный момент ближайшим наследником династии, притом он был искусным правителем государства и привычной властью в нем. Но если бы стали считаться не с Ириной, а с царем Федором, Никитичи получили бы перевес над Годуновым. Все это царь Борис учитывал. Вот почему он не мог не относиться с некоторой предвзятой подозрительностью к Романовым. Следствием этой подозрительности мог явиться некоторый надзор за Никитичами и их родственниками.

При таком настроении Годунов не мог не дать полной веры доносу доверенного холопа Романовых – Второго Бартенева, подтвержденным нахождением в казне у Александра Никитича мешков «с кореньем». Что это было за «коренье» и как оно попало в казну к одному из Романовых? – вопрос темный и едва ли не праздный. Новый летописец и другие враждебные Годунову свидетельства утверждают, что мешки были подброшены по наущению Годуновых, и в особенности самого царя. Но мы видели, что Борис был непритворно встревожен делом Романовых: ясно, что он был непричастен к эпизоду «с кореньями». Остается предположить, что или сам Бартенев, желая выслужиться, подложил злосчастные «мешки» в казну своего «государя», или что «коренье» действительно принадлежало Александру Никитичу. Однако и последнее предположение не говорит ничего против Романовых: оно, в случае его правдивости, покажет только, что и Никитичи были так же суеверны, как большинство людей того времени, и верили в силу всяких трав и т. п.200 Но что это «коренье» держали они с колдовскими или с еще более преступными целями, это нисколько не доказуемо. Напротив, вся прежняя жизнь Никитичей говорит против возможности приписать им подобные помыслы. При этом, находясь в некотором отдалении от царского двора, каким способом могли они надеяться успеть в приписывавшихся им царем Борисом замыслах? А Никитичи были люди умные и рассудительные.