Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича - Платон Васенко

За обыском последовал допрос Федора Никитича «з братьею». «Они же приидоша яко агнецы непорочны к заколению», возлагая упование на Бога и ничего не боясь, так как «не ведаху в себе никакие вины и неправды. Бояре же многие на них, аки зверие пыхаху и кричаху», чем лишали Никитичей возможности «отвещевати от такова многонароднаго шуму». Тогда последовали арест заподозренных и пытка как их, так и людей их, «раб и рабынь». От последних всеми мерами добивались, «чтобы они что на государей своих молвили». Однако те были тверды и «помираху многия на пытках, государей своих не оклеветаху». Наконец, царь Борис решил участь Романовых и их близких. Федор Никитич, его жена и теща были сосланы в разные отдаленные места и пострижены, остальных послали в дальнюю и суровую ссылку. О бедствиях заточенных бояр Романовых и смерти некоторых из них, насильственной и последовавшей якобы по приказу Бориса, речь пойдет ниже. Теперь же отметим, что Новый летописец рассказывает, будто «окаяннии люди доводтчики все перепропаша: друг друга изрезаша, а иные по дорогам побиени быша; все окаяннии без покаяния помроша за свое окаянство и неправедные дела и не за повинную кровь»177.

Таково повествование Нового летописца. В нем мы находим наряду с определенной тенденцией выставить Бориса с самой черной стороны, а Никитичей в роли не только невинных, но и сознательно погубленных своим злым врагом жертв, ряд умолчаний об очень существенных сторонах дела и некоторое самопротиворечие. Так и не выяснено, какую роль придали Годуновы «всякому коренью», почему пострадали все Никитичи и их родня, если «коренье» найдено было только у одного Александра, почему, наконец, особая кара постигла именно Федора Никитича с женой и тещей, тем более что, за исключением Бартенева, не было в данный момент предателей из многочисленных рабов и рабынь этого боярского рода. Некоторое противоречие, хотя и заглаженное, усматриваем мы в следующих словах летописца: Романовы шли на допрос смело, зная свою невиновность, и ничего не могли сказать в свое оправдание из-за шума допрашивавших бояр. Думаем, что Федор Никитич, человек отнюдь не робкий, не испугался бы шума и не растерялся бы от него до такой степени, а совершенно заглушить его показания криками и не дать ему и его братьям никакой возможности объясниться тоже было бы очень трудно.

Поэтому рассказ Нового летописца надлежит принять с большими оговорками и дополнениями. Так, его тенденция показать, что Борис умышленно искал случая погубить «царское последнее сродствие», не оправдывается при поверке. Годунову ничего не стоило бы, раз он приказал умертвить некоторых из Романовых, предать смерти и остальных. Однако он этого не сделал, а, напротив, вернул впоследствии из ссылки Ивана Никитича и облегчил участь многих из оставшихся в живых его родственников. Также сомнительно и показание Нового летописца о том, что и до обыска у Александра Никитича Годунов поощрял доводы на Романовых со стороны их холопов и приказывал подвергать пытке верных Никитичам людей. Казалось бы, что тогда устраивать комедию с подбрасыванием «кореньев» не было бы особой нужды. Кроме того, сам Федор Никитич рассказывал нечто иное об этом же обстоятельстве. Он говорил приставленному к нему Богдану Воейкову: «Бояре де нам великие недруги, искали де голов наших, а иные де научали на нас говорить людей наших, а я де сам видел то не одиножды». Сопоставляя эти слова со словами Василия Никитича: «…погибли деи мы напрасно к государю в наносе от своей братьи бояр, а они деи на нас наносили не узнав, сами деи они помрут прежде нас», можно прийти к заключению, что не от Бориса исходила инициатива в деле ссылки Никитичей. По крайней мере, они сами этого не думали при Годунове. Иначе они не стали бы пытаться такими речами смягчить царя, который явно стремился к их гибели. Если же Никитичи говорили так без всякого предвзятого намерения, то тем более искренности нужно искать в их речах, тем менее поводов доверять разбираемому нами известию Нового летописца.

Итак, единственный сравнительно подробный и современный рассказ о деле Романовых и их близких полон недомолвок и нелепостей. Других же подобных повествований и вовсе не сохранилось. Придется поэтому прибегнуть к гаданиям и сопоставлениям намеков и отдельных указаний, которые рассеяны кое-где в сказаниях и документах той поры. Подобная работа произведена была уже профессором Платоновым. Поэтому нам прежде всего предстоит обратиться к его выводам, как всегда, и интересным, и поучительным, и, познакомившись с ними, убедиться, в какой мере они представляются нам приемлемыми.

Но до ознакомления со взглядами С. Ф. Платонова на интересующее нас событие нам предстоит выяснить вопрос об одной серии документов, имеющих непосредственное отношение к делу Никитичей. Такое отступление необходимо потому, что этими документами пользовался и С. Ф. Платонов; принуждены были и мы привлекать их уже несколько раз во время предшествующего изложения. Мы разумеем «Дело о ссылке Романовых», хранящееся в Московском главном архиве Министерства иностранных дел и напечатанное Археографической комиссией в количестве тридцати четырех документов под № 38 во II томе Актов исторических178. К сожалению, это «Дело», представляющее собой ряд черновых «отпусков» из Московского приказа Казанского дворца и подлинных «отписок» на имя государя от приставов, наблюдавших за опальными Никитичами, и других должностных лиц, дошло до нас лишь в виде отрывка, который справедливо охарактеризован его издателями как «перемешанный, растраченный и поврежденный гнилью». При этом издатели говорили, что они издали не все из сохранившихся до нашего времени документов этого «Дела». Они отметили, что в нем находятся «и еще немногие, выпущенные по их неважности» акты. Содержание некоторых таких «выпущенных актов» указано в издании. Так, поместив память Якову Вельяминову о пострижении тещи Федора Никитича, издатель отмечает: «Таковой же отпуск грамоты в Чебоксар, воеводе Ждану Зиновьеву (от третьего июля), писан на листке»179. Подобным же образом за грамотой Ивану Некрасову следует пояснение: «Такая же грамота послана и голове стрелецкому Смирному-Маматову»180. Наконец, после грамоты в Казань воеводе князю Голицыну помещено указание такого рода: «Сюда же относятся отписки: 1) казанских воевод, о проезде князя Черкасского с приставом, двадцать третьего июля; 2) нижегородского воеводы, о приезде их первого июля, и отводе им двора Троицкого Сергиева монастыря (первая получена в Москве двенадцатого июля, а вторая пятнадцатого числа) и 3) отписка (получена в Москве первого августа) нижегородского же воеводы, о том, что Иван Романов с приставом прибыл двадцать пятого июля и поставлен на том же дворе»181.

То обстоятельство, что акты, относящиеся к делу такой важности, не были изданы все, возбудило среди некоторых ученых сомнения и подозрения. Так, в одном из писем покойного академика К. Н. Бестужева-Рюмина к графу С. Д. Шереметеву о Смутном времени встречаемся со следующим замечанием: «В подлиннике ни следственным делом, ни делом Романовых никто, кажется, не пользовался». По крайней мере, мне известно только то, что Н. М. Павлов обратил внимание на дело Романовых и указал, что оно не так ветхо, как можно было бы заключить по точкам издателя.

Замечание Бестужева тонко дает понять, что при исследовании «Дела» в рукописи можно прийти к некоторым немаловажным открытиям. Поэтому мы сочли долгом ознакомиться с подлинником «Дела».