Багамарама - Боб Моррис

Миновав живую изгородь, пышущую золотым цветом, мы вышли к пересечению нескольких дорожек, усыпанных гравием. Тут же находился столб с указателями направления к разным коттеджам: домику Орхидеи, Козерога, Дельфина. Отсюда же ответвлялась капитальная бетонная дорога, ведущая к главному особняку, где находились салон и столовая с баром.

— Не желаете ли для начала чего-нибудь крепенького? — предложил мистер Пиндл.

— Нет, спасибо. Попозже.

— Полагаю, вы готовы к встрече с мисс Пикеринг?

— Хм, да.

— У нее сейчас съемки на пляже.

— Трудится в поте лица?

— О да, еще как. Вся команда с утра у моря, бравые ребята. Она даже не позавтракала, вот так-то. А тот, с фотокамерой, вместе с ней поднялся ни свет ни заря.

Так, Брюс Геннон. Ни свет ни заря, значит? Вместе с ней? Что-то мне все это не нравится.

— Вы имеете в виду фотографа?

— Ну да. Англичанин, сэр Геннон.

— Он тоже здесь остановился?

— Ах нет, что вы. Он живет в «Багамских песках». И все остальные из журнала там же. Просто заскочил за мисс Пикеринг с самого утра — еще солнце не встало, он тут как тут.

Так уже лучше. Не то чтобы меня сильно волновало, что любовь всей моей жизни закрутила шашни со своим старым приятелем, — что вы, упаси Господи. Я взрослый человек и буду вести себя подобающим образом. Нет, в самом деле.

Дорога к коттеджу Гибискуса шла чуть в гору. На пол-пути мистер Пиндл остановился у бельведера, возвышавшегося над линией дюн, и указал на берег:

— Вон они, видите? Там и мисс Пикеринг.

Где-то в полумиле от нас, на песке у самого океана, виднелась группа людей. Там же смутно различались какие-то сооружения, похожие на крупные синие кабинки для переодевания. Как-то раз я уже навещал Барбару на фотосессии, дело было в Майами-Бич, так что мог представить себе, что там к чему: одну из кабинок отвели под раздевалку и костюмерную, в другой разместился гример. В общей сложности здесь работало человек двадцать: художники по гриму, стилисты, ассистенты фотографа и всякие разные помощники плюс съемочная группа с моделями. Остальные — это либо туристы, либо слоняющиеся без дела островитяне, которые пришли поглазеть на чудное действо.

Под навесом бельведера разместили стол и несколько стульев. На спинке одного из них висел бинокль для здешних постояльцев, чтобы те могли беспрепятственно предаваться одному из величайших удовольствий пляжной жизни: подсматривать за другими.

— Возьмите-ка. — Мистер Пиндл протянул мне бинокль, которому здорово досталось от здешнего соленого воздуха. Я протер стекла, настроил дальность — так лучше, уже кое-что проясняется. А вот и Барбара — у самой кромки воды. Стоит, поджав ногу. На голове — соломенная шляпа с широкими обвисшими полями, волосы убраны под длинный багрянистый шарф. Мой подарок. Помню, купил здесь же, на блошином рынке, когда мы впервые приехали на Харбор-Айленд. Барбаре не столько даже цвет понравился, сколько картинка — шарф был весь усеян крохотными дельфинами. Она еще говорила, эти животные приносят удачу и напоминают обо мне.

Я ей ответил, что не верю во всю эту футбольную чушь.

А она сказала:

— Нет, твоя команда тут ни при чем. Просто дельфины — талисман. Нам с тобой он принесет счастье.

Барбара стояла в «прикиде бывшей балерины», как она окрестила свой незамысловатый наряд: черный гимнастический топ и белые просторные брюки. Когда-то она была профессиональной танцовщицей, да и теперь не забывала занятий: регулярно наведывалась в танцевальную студию. Эта женщина даже стоять умудрялась с необыкновенной грацией. Я смотрел на нее, и меня знобило как мальчишку.

Тут к Барбаре подошел какой-то человек, высокий мужчина с темными взъерошенными волосами. Он то и дело дергал головой, откидывая с лица непослушные пряди. На нем была черная толстовка с длинными рукавами и мешковатые черные штаны. На шее висел фотоаппарат. Давненько не виделись, Брюс Геннон. Ну и что же ты так вырядился? Здесь тебе не Лондон, а Багамы.

Геннон стоял рядом с Барбарой. Потом простер руку, указывая на растянувшуюся в шезлонге модель, над которой колдовал стилист. Барбара с Генноном еще немного поговорили, покивали друг другу, и фотограф отошел, а моя мечта обернулась и посмотрела в мою сторону. Она знала, когда я приеду, — видимо, ждала. Я помахал ей, а она сделала ладонь козырьком и стала вглядываться — мне даже на миг показалось, заметила. Но тут подошел кто-то из окружения и протянул ей бутыль с водой. Она сделала глоток и отвернулась.

А я все смотрел и смотрел, пока мистер Пиндл не принялся прочищать горло, пытаясь привлечь мое внимание.

— Пора бы нам возвращаться, — сказал старик.

Мистер Пиндл опустил сумку на пол и ретировался в тень своей излюбленной бугенвиллеи, я же начал осматриваться в домишке. Здесь было все скромно и по-простецки: спальня с единственной кроватью, крохотная гостиная с большим окном, завешенным цветастым жалюзи, и ванная, где не развернуться вдвоем.

Обстановка в гостиной свидетельствовала о муках творчества: плотные папки с бумагами, журналы, большая сумка с оттисками предстоящего выпуска «Тропиков», непочатая бутылка джина «Бифитер», три лайма, тоник. В ведерке со льдом охлаждалась двухлитровая бутыль «Шрамсберга» урожая девяноста восьмого года — видимо, в честь моего приезда.

На экране лэптопа крутилась заставка «Дальний космос». Я шлепнул по клавише пробела, космос улетучился, и перед глазами возникла таблица. Все это сильно смахивало на раскладку расходов по фотосессии, что меня никоим образом не интересовало — скукотища.

В спальне были развешаны и разложены чарующие напоминания о Барбаре: на спинке кресла висел шарфик-пейсли,[9]у ночного столика стояли розовые шлепки, на круглой ручке двери ванной — белый шелковый халат. По своему обыкновению дамы даже в путешествии умудряются возвести на полочке над раковиной настоящий храм из бутылочек, тюбиков и пузырьков. Барбара ограничилась увлажняющим кремом, детской присыпкой и пузырьком духов «Коко Шанель», который я лично купил для нее в дьюти-фри аэропорта Тринидада за пару недель до ареста — мы ездили на карнавал. Духов осталось почти на донышке, самое время подарить новый флакон. На крючке возле туалетного столика висела льняная блуза: белая, невесомая, с тонким кружевом из розочек. Я коснулся пальцами тонкого материала, поднес к лицу, уловил нежный аромат: пахло лавандовой свежестью, и мне тут же представилась Барбара и ее шея, затылок — я так любил зарываться ей в волосы, когда мы вместе спали. Ну все, хватит мечтать, пора действовать.

Я вышел из домика и направился по дорожке, ведущей через дюны к морю. День стремительно угасал — еще с полчасика, и станет вечереть; на пляже закруглялись. Одни уносили коробки и инвентарь, другие разбирали синие кабинки, третьи стояли и разговаривали. На таком расстоянии бесполезно гадать, кто есть кто.