Брат Третьей степени - Уилл Л. Гарвер

Рассказчица умолкла. Я был зачарован, словно здесь свершалось волшебство. Каждое ее слово рождало в моем мозгу картины, и все они были мне странно знакомы. После недолгой паузы она продолжила:

— Миновало более тысячи лет, и произошли огромные перемены. Владычество Рима пришло и ушло, настала ночь цивилизации. Теперь сцена в Галлии. Юный монах, неизменно прилежный в делах милосердия и любви, склоняется над искалеченными телами, которыми полны поля Пуатье. Ночь. Бледная луна, выглядывая из-за облаков, кажется, создает фантомы, кружащие над этим ужасным, залитым кровью местом. Монах продолжает свой труд, забыв обо всем, он перевязывает раненых, не различая мавров и галлов. Утро застает его продолжающим бодрствовать и оказывать помощь страждущим. Не рассуждая, язычники они или нет, он трудится просто для людей.

Затем монах снова продолжает свое путешествие и приходит в женский монастырь в Пиренеях. Усталый и разбитый переходом, он останавливается отдохнуть. Юная аббатиса встречает его и приветливо принимает. Он остается. Аббатиса глубоко увлечена оккультными науками, монах тоже; он и теперь тайно направляется в Севилью, чтобы пройти обучение у мавританских алхимиков. Их души необъяснимо привлекают друг друга. Они полюбили и, наперекор своим обетам, живут как муж и жена, связанные крепкими узами. Некоторое время все идет хорошо, они счастливы вместе. Но кто в то время мог укрыться от шпионов Рима? Их союз обнаружен. Он брошен в застенок и много тягостных лет влачит жалкое существование, пока смерть — добрый друг не освобождает его. Она, бедная монахиня, преследуемая теми, кто не ведает о чести, ищет освобождения и бежит. Но рыцари ловят ее, и она умирает в подземелье, рядом со своим возлюбленным.

Красавица закончила. Ее белые руки, словно подчиняясь магнетическому влечению, оказались в моих и дрожали. Ее взгляд, проникающий в душу, был прикован ко мне, а я лишился дара речи. Какой-то неведомой силой настоящее соединилось с прошлым. Забытое и впрямь сейчас наполнило душу, смысл рассказанного ею предстал предо мной как откровение. Меня охватило желание обнять ее и снова заявить права на мою давно утраченную любовь, но другая мысль возобладала, и с дрожью в голосе я выдохнул:

— Бог мой! Это — история наших прошлых жизней? Неужели любовь, вечная любовь, свела нас снова?

Она ответила с удивительным самообладанием:

— Мой рыцарь-брат, успокойся. Чистая любовь поистине вечна. Что говорит тебе твоя душа?

— Моя душа затянута облаками, духовное зрение затуманено, оно пока не в силах пробиться через оболочку плоти. Я вижу, но не ясно.

— Что ж, дорогой брат, — она сжала мою руку, — все станет ясным лишь на следующей ступени. Тогда прошлое откроется тебе сполна.

— А ты уже принадлежишь к той ступени? — спросил я, приходя в себя.

— По праву — да, но по своему выбору — я здесь, — сказала она. И тут, не успев подумать, я предложил:

— Давай объединим наши усилия и пробьемся вместе! Посмотрев мне в глаза, она пожала мои руки и спросила очень серьезно:

— Ты уверен, что у тебя хватит сил?

— Да, любовь моя, душа моя! Если мы будем вместе, я все смогу. — Мои чувства искали выхода, и я говорил, повинуясь мгновенному наитию. Все еще держа мою руку, с необычайной нежностью в голосе она спросила:

— Ты знаешь первое условие?

— Нет, но если ты будешь со мною, я его выполню.

Она выпустила мои руки и спокойным серьезным голосом сказала:

— Что ж, брат, посмотрим. Но сначала ты должен пройти шестой уровень. От тебя потребуется многое, и я предстану в качестве твоего учителя при следующей встрече. Нам пора идти. Сейчас уже поздно, а ты еще должен встретиться с другими братьями и сестрами своей степени.

Говоря это, она поднялась. Надо признаться, впервые я ощутил укол эго: она называла меня, как и других, просто братом; мне же думалось, что наши прошлые взаимоотношения позволяли ей называть меня более нежным именем, и я желал этого. Мы вернулись в зал. Часы обучения закончились некоторое время назад, и здесь, как бывало всегда, царило оживление. Автоматически, по привычке я осмотрелся, отыскивая свою приятельницу-крестьянку.

— Кого ты ищешь? — поинтересовалась моя монахиня, заметив этот взгляд.

— Сестру-пастушку, которая была так добра ко мне, — ответил я.

— Пастушка стала монахиней, — произнес знакомый голос, к которому я так привык за минувший год. В изумлении я посмотрел на нее.

— Позволь, ты и она — одно?

— Одно, да не одно и то же. Я играла роль и, по-видимому, не без успеха, — призналась она.

— А кто же дама в черном? — спросил я, желая узнать, не играла ли она и эту роль.

— Черный — цвет уныния и имеет отношение к земле. Эта женщина, должно быть, носила траур. Надеюсь, она не печалится более, — сказала монахиня мягко и, как мне показалось, значительно.

— Разве и здесь есть место печали и скорби?

— Да, брат мой. На Земле нет места, куда бы скорбь не разыскала дороги. Все, что привязано к Земле, скорбит в большей или меньшей степени; и есть те, кто по праву выше земного, но задержался здесь ради медлительного брата. Однако, ты узнал сегодня вечером уже достаточно. Поскольку я должна быть твоим учителем, у нас будет много времени для бесед. Так что теперь давай познакомимся с друзьями.

Удивительно, но моя спутница и моя маска, казалось, сближали меня с остальными, которые также были в масках и вследствие этого должны были бы представляться далекими.

— Здесь все принимают новые имена, — сказала моя спутница, когда мы проходили по залу меж группами братьев и сестер. — Меня зовут Иола, а тебе я предлагаю взять имя Клеомед. Ты согласен?

— С той поры, как я услышал твой рассказ, никакие другие имена не могут быть более желанны для меня, дорогая сестра. Я с радостью буду звать тебя Иолой, а мое имя всегда станет напоминать мне сцену в древней Греции, о которой ты поведала. — Я нежно сжал ее руку, и она вернула пожатие. В этот момент мое внимание привлекла цыганка, опиравшаяся на руку мужчины в костюме турка.

— Позвольте, мой рыцарь, представить вам подданного султана, — сказала Иола, когда они подошли к нам. — Эль-Араб, это Клеомед, — обратилась она к турку, который поклонился и произнес восточное приветствие. — А это Рагула, Клеомед. — Я взял руку цыганки, нехарактерно белую для представителей ее племени, и вдруг ощутил странный трепет, одновременно заметив, что и она взволнована. Молча поклонившись мне, девушка плотнее закуталась в шаль. Ее необычное поведение удивило меня, и, вероятно потому, что я более пристально, нежели принято, стал смотреть на нее, Иола поспешно отозвала меня к другой группе…

Так проходил вечер, пока не настала пора прощания.

— Не позволит ли сестра рыцарю проводить ее в монастырскую обитель? — спросил я, когда мы направлялись к выходу.

— Верю, господин рыцарь, что вы — человек чести, и принимаю ваше предложение с удовольствием. Но вы должны воспользоваться моим экипажем, ибо никаким другим не дозволен въезд в монастырские владения, — предупредила моя спутница.