Исчезание - Жорж Перек

— Я вычитал эту фразу, или, правильнее будет сказать, я вывел эту мысль из дневника Антея. Антей ее все время вынашивал, правда, не всегда высказывая. Ведь ради лакуны, — прибавил, выдержав паузу, Эймери, — мы и едем к Хыльге в Азинкур-ды-Рьян-сюр-лё-Фэ, не так ли?

Всю дальнейшую часть пути приятели ехали в тишине. Верси-Ярн курил сигару. Эймери читал пухлый детектив (жуткий крах, закрытие, ликвидация сети крупных фирм М.Я.С.), не усматривая здесь, в черных буквах на белых страницах, решения изнуряющей, мучительнейшей задачи…

Экспресс несся вперед, в качающемся тамбуре на металлических шарнирах гуляла дверь. За стеклами мелькали сельские виды. Деревни сменялись лугами, крестьяне испытывали земледельческую технику. Затем экспресс замедлил движение, приближаясь к станции назначения. Из пейзажа начали выплывать сирые предместья с серыми гаражами и ангарами, за ними — кварталы с улицами и трамваями.

В Аррасе приятели пересели на местную электричку, идущую в Эзден, — ржавая махина тащилась еле-еле: миль двадцать в час — и через час вышли в Азинкуре (прежнее название местечка — Ажинкур; там в 1415 г. английская армия разбила французскую в пух и прах).

В мягких, бархатных складках ландшафта — влажные переливы света и резкие, чуть дурманящие предзимние запахи: прелые листья, смятые травы, гниющий гумус, грибная труха — пряталась красивая вилла, задуманная для Франсуа Дану в начале Империи. Если скудные на фантазию ваятели все еще трудились в стиле Ардуэна-Мансара и Габриеля, имитируя версальские замки, переставшие уже в те времена быть идеальными примерами урбанизма, Суффлё представил на суд Дану смелый, дерзкий — чуть ли не авангардистский — план, давший импульс всему дальнейшему развитию эклектизма. Итак, Суффлё выбрал следующее решение: к зданию времен регентства — асимметричный центральный выступ с аркбутанами, верхняя фасадная часть в духе Елизаветы I, тимпаны с масками — прижат — в чем и заключался архитектурный авантюризм — пылающий Средними веками флигель с папертью и стрельчатыми аркадами, галереями машикули, резными пилястрами и капителями.

— Чудеса, — выдал Дану, в течение трех дней изучавший представленный ему чертеж. — Экую ты мне зафуфурил… балясину!

А затем взашей (и пинками в зад) выгнал авангардиста, да еще и припугнул телесными наказаниями в ближайшем будущем. Суффлё, маскируясь в белую блузу кухаря, сбежал на юг.

Дану стал зазывать других известных ваятелей: Шальгрена, Виньёна, Путена, Хиттёрфа… Все увиливали. В финале выплыл некий фламандец, Франсуа Тильман Суйс, не развращенный ни публичным признанием, ни архитектурными знаниями; Дану дал ему карт-бланш на интерпретацию и выделил значительные средства. Все знают: ушлее фламандца жулика не найти. Едва Франсуа Тильман Суйс завершил шедевр — эдакую бюргерскую резиденцию на африканских плантациях, с заваливающейся на углах крышей и кривым шпилем, чей вид украшали в лучшем случае заурядные, а чаще нелепые итальянские картуши и завитушки, — растратившийся Дану уже пересчитывал медяки. Спустя три месяца незадачливый владелец предлагал владение первым встречным и за любые деньги. Перекупщик из Паде-Кале купил здание задарма; сначала разместил в нем жеребячью ферму, затем — в духе времени — игральный клуб, куда наезжали играть в баккару и вист маршалы и генералы: граф де Тарант, Су, граф де Фриуль, граф де Беллюн, граф де Висенс, Савари, граф д'Абрантес, граф де Реджи. Как рассказывают, предприниматель сделал на клубе фантастический барыш. Следующий владелец, имперский шпик времен Луи-Филиппа, принимал там стукачей; самый пьющий из них как раз и зарезал начальника в результате пирушки, где все мертвецки надрались. Наследники не нашлись; вилла была запущена. Виллу разграбили, интерьеры загадили; туда стекались нищие, мытари, там встречались жулики и карманники.

В апреле 1917 г. английский капитан Август Б. Вилхард, ведя вверенные ему силы к месту битвы, сделал в Азинкуре привал и разместил там штаб. Вилла ему приглянулась. Спустя девять лет, став представителем Канады в Берлине, Вилхард зачастил в Азинкур и превратил виллу в фамильную усадьбу. Тщание и изысканный вкус предрешили успешную реставрацию здания: архитектурные нелепицы убрали, крышу переделали, все вычистили, для растапливания печи и камина перешли с угля на исландский мазут. Разбили парк.

У Августа Б. Вилхарда был сын Дуглас Хэйг, названный в честь фельдмаршала Френча, чье бесстрашие в битве при Вердене и сейчас являет пример немеркнущей славы.

Прелестный мальчуган Дуглас Хэйг жил в Азинкуре. Вся усадьба слушала веселые крики и заливистый смех при игре в жмурки и лазании на деревья, взирала, как мальчик вскармливал не без труда прирученную златую рыбку, кидая ей хлебный мякиш, червей, слепней, шмелей или зернышки шафрана; рыбка приплывала, едва Хэйг (так сына называл папа) приближался к пруду и шептал ее имя: Бен-Амафиин.

У Хэйга была уйма друзей. Ребята резвились на лужайках парка, бегали, прыгали, играли в теннис и регби, устраивали увлекательные турниры, меряясь силами в стрельбе из лука. Снаряжали экспедиции на весь день. На закате няня заваривала уставшим краеведам душистым чаи, привечала ватрушками и запеканками. Дети млели и засыпали над тарелками. Вилла Августа купалась в счастье. Там развлекались и забавлялись, там нежили и лелеяли. Чем не рай?

В семнадцать лет Хэйг сдал экзамен на аттестат бакалавра. Затем вверился давнему призванию — пению. Петь Хэйг не умел, а любил без меры, да и талантами был наделен. Упрямец растягивал связки ежедневными этюдами и упражнениями; записался в Studia Carminae, где, развивая естественные данные, начал изучать технику пения. Затем Фриксей раскрыл ему тайны литургических стихир, Клемперер — принципы секвенции, Караян — приемы тутти, Крипc — специфику ансамбля. Через шестнадцать месяцев Хэйг уже пел на экзамене в Турине, где председателем жюри был сэр Адриан Булт. Сначала Хэйг спел «The Virgin delivered us a Child», затем мадригал Ринуччинни, а в финале — три арии из «Аиды». Великий Адриан Булт расхвалил Хэйга; эта лестная аттестация стала для дирижера Карла Бёма решающей при слушании кандидатур на мизансцену «Sciupa femine aut furberia punita» в рамках урбинских празднеств «Музыкальный май». Карл Бём пригласил Хэйга на репетицию, нашел начинающий бас весьма убедительным, невзирая на не всегда стабильный верхний регистр; австрийский дирижер рискнул дать Хэйгу партию папы Дуэньи Анны и намекнул на вакансии в ближайшем будущем.

У Бёма Хэйг набирался мастерства. «Здесь акцент мне кажется чуть вялым», или «При реплике „Altra brama quaggiu mi guida“ будь сдержанней: не кричи, не мычи, не рычи. Звучи! Нам нужен звук сильный и гладкий, а не рыхлый и ухабистый», — временами замечал взыскательный и вместе с тем участливый мэтр. А в принципе, юный бас Бёму нравился.

Раз, в кулуарах замка Дюкале — куда известные певцы, как ранее великий Ланца, дважды в неделю являлись услаждать слух изысканных ценителей — Хэйг встретил Хыльгу Маврахардатис, певшую партию Дуэньи Анны. Хэйг сразу же без ума влюбился в диву; а та сразу же разделила эту внезапную страсть: через три дня в близлежащем княжестве Сан-Марини, без труда заручившись разрешением, Хэйг и Хыльга вступили в брак. Зевая, так как был уже вечер, муниципальный клерк выжал из себя сухую и пресную эпиталаму. Правда, затем — как бы в утешение — в синем мраке на плитах piazza centrale лучшие римские cantanti и musici часа четыре играли и распевали перед юными супругами арии и кантаты, баллады и серенады, мадригалы и эпиталамы, кантилены и сирвенты, каватины и вирелэ.