Исчезание - Жорж Перек

— И, тем не менее, выступил и зачитал речь, — шепнул Эймери.

— Да, — признал симпатичный мужчина, — сам факт выступления меня удивляет. Я все слушал и ждал: думал, Каркапиньё не удержится и вставит какую-нибудь шпильку. Ан нет!

— Тише! — шикнула Хыльга, прислушиваясь к их перешептываниям. — Уже заканчивают.

Зрители и слушатели сняли шляпы. Присутствующий адмирал, салютуя, даже вытащил из чехла шпагу. Аттави Аттавиани, таясь, вытянул бумажную салфетку. Значительная часть присутствующих всхлипывала и пускала слезу. Вездесущие папарацци щелкали камерами, снимая Аманду Ван Каменданте-Ривадавия: звезда рыдала в три ручья на плече ухажера Урбена д'Агустини.

Сначала двинулся вперед священник в ризе цвета шафрана, замахал кистью и забрызгал всех святыми каплями, за ним три дьячка затрясли сенью с расшитыми кистями, укрывавшей распятие, а затем пять кладбищенских служащих взвалили на плечи траурный сундук из палисандра с медными ручками и зашагали. Пятый, идущий сзади, запутался в гирляндах, зацепился за траурную ленту и упал, дернув за ручку: вся махина накренилась и рухнула, крышка съехала: ах ужас! Труп Хассана Ибн Аббу исчез!

Какая началась шумиха! Какая заварилась каша! Пресс-служба МИД винила МВД; пресс-служба МВД винила аппарат премьер-министра, аппарат премьер-министра винил фирму ритуальных услуг «Шелестящая Сень», та винила кладбищенских служащих агентства «Лучший мир», а те винили (странная реакция) лазарет Валь-де-Грас; лазарет перекладывал вину на Академию Наук, Академия упрекала в упущении «Бриттен энд Ираниен Банк», банк валил все на президента страны, президент выбрал крайним Жискар д'Эстена, Жискар д'Эстен перевел стрелки на Мауриса Папуна, а Маурис Папун сдал Жака Факкара…

— Ну уж дудки! — взвился Аттави Аттавиани и выругался. — За текущий квартал нам хватит скандала с Ибн Барка!

Разбирательства тянулись дней девять-десять, а затем инцидент был «исчерпан», т. е. с тщанием замят и забыт. В случае с изъятым Ибн Аббу не пытались найти правду, как и не утруждались искать истину в случае с исчезнувшим Антеем.

или феерическая каденция певца-дебютанта

Три дня спустя Эймери Шум решил навестить Хыльгу на ее вилле в Азинкуре-ды-Рьян-сюр-лё-Фэ близ Арраса, куда та укатила лечить внезапный и резкий приступ радикулита, усугубленный вирусным кашлем. Вместе с Эймери туда был приглашен и симпатичный мужчина, встреченный на неудавшейся кремации Хассана Ибн Аббу.

Недавние приятели сели в экспресс.

— В былые времена, — с грустью изрек симпатичный мужчина, — средства передвижения не выбирались: желающие съездить в Динар, Ле Круазик, Аррас или Камбре с утра садились в дилижанс, эдакий трясучий тарантас, и ехали три, если не пять дней кряду. В пути краем уха слушали сентенции кучера, пили вина, читали газеты, вели беседы на разные актуальные темы, сплетничали, пересказывали какую-нибудь книгу с истуар д'амур. Выясняли детали в недавнем нашумевшем деле: защитник, весьма известный казуист, невзирая на следственные заключения, любыми правдами и неправдами прикрывал преступника и сваливал всю вину на аптекаршу, передавшую убийце яд; не все присяжные заседатели имели безупречную репутацию; да и судья был, скажем, нечист на руку. Затем ругали власть; сравнивая взятки, клеймили аферы между правительственными чинушами и бизнесменами: звучали имена Дю Пати-Дюклама, Кассаньяка, Карреля, Жюля де Геда. Затем распевали «Турлуру» Бака или Фернанделя, принесшие славу таким увеселительным заведениям как «Ша Нуар» или «Амбигю»; расхваливали де Бержерака или Сару Бернар, блиставшую в «Ястребе»; затем как бы невзначай затрагивали гривуазные сюжеты, хихикали, смеялись, а рысаки все катили и катили дилижанс через вечерний сумрак. На закате устраивали привал, ужинали в уютных трактирах и харчевнях. За каких-нибудь четыре франка упивались славным анжуйским и бургундским, заедая их стерлядью или лангустами; уедались бараньим рагу или запеченными индейками, запивая их выдержанными латур-марсийяками, музини и жевре-шамбертенами. Услаждались, уплетали, уписывали за две щеки, уминали за четверых, в неге кряхтели и урчали чревами. Затем шли растрясти жир: гуляли в парках с грустными лужайками и сумрачными аллеями, чахлыми кустами, хилыми акациями, жидкими тисами, скрюченными пиниями; наугад забредали в таверны и пили ликеры, наливки или глинтвейны; перекидывались в вист или баккару; в бильярдных катали шары, играючи переигрывая местных умельцев. Затем, фланируя, заглядывали в заведение, усаживались на минутку, заказывали трюфеля и арманьяки, и, выбрав приглянувшуюся милашку, припускали за ней в нумер. Затем, спустя часик, с легкими душами шли спать.

— Да-а, — скептически выдал Эймери, — теперь вперед нас мчат экспрессы, а ни радушия, ни шарма…

Симпатичный мужчина кивнул. Затем вынул из сумки квадратный футляр с длинными сигарами.

— Сигару?

— Нет, я не любитель сигар, — признался Эймери. — Кстати, как вас прикажете величать?

— Артур Бэллывью Верси-Ярн, — представился мужчина.

— А я — Эймери Шум.

— Эймери Шум?! У вас еще был сын…

— Десять. Все мальчики, — прервал Эймери. — Выжил лишь младший.

— Янус?

— Да. А вы знаете Януса?

— Вас ждут еще и не такие сюрпризы, — улыбнулся Артур Бэллывью Верси-Ярн. — С Антеем мы дружили. Я — англичанин, живу в Бери-Сент-Эдмендсе, близ Кембриджа. Антей навещал меня изредка и, тем не менее, держал в курсе всех дел и раз даже намекал на некий недуг. Как и всем вам, Антей написал мне, сетуя на приближающуюся и неминуемую гибель. Ни Хыльга, ни Хассан, ни вы, ни я — мы не верили. Неделю назад Хассан мне звякнул. Мы решили встретиться и все выяснить. Приехав в Париж, я узнал печальную весть…

— А вы угадали смысл приписки?

— Нет, и, думаю, вряд ли следует искать в ней буквальный смысл. «Шибкий юрист, пыхающий в зверинце»: имелся ли в виду Хассан Ибн Аббу? Нет. И сему есть, как минимум, три причины: Глас не знал, чем занимался Хассан; эпитет «шибкий» никак не применим к Хассану; Хассан не курил.

— Правда, — сказал Эймери. — Тем паче, Хассан любил букху и ненавидел эль.

— Да. А еще Хассан не был завсегдатаем зверинца и, как мне кажется, не питал к ежам никаких исключительных чувств, даже если и любил Ежёвый Парк.

— Так зачем же эта приписка?

— Сначала я думал: фальшивка. К а к мне кажется теперь, ситуация Антея была безнадежна; ему был нужен финальный штрих. Был ли Антей в силах написать связный текст? Думаю, в ту секунду Антей не успел найти нужный термин, не сумел выразиться яснее…

— Чем яснее лакуна, тем мрачнее тьма, — шепнул Эймери.

— Как вы сказали? — дернулся Артур Бэллывью Верси-Ярн.