Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

– Хоть бы кто-нибудь застрелил папу на дуэли…

Санька с облегчением увидел, что ей стало лучше. Раз способна шутить, не пойдет сразу вешаться. Если действительно шутит.

За дверью притаилась зимняя ночь. Блистала фонарями, пуская на сугробы морозную искру, сверкала звездами. Пышный, хорошо оформленный звездизм, гордыня неба. По земле тоже бродят звезды, страстно любимые собой. Жаждут величия любым путем. Даже путем возвышения сына над сусликами.

– Я тут придумал кое-что.

Санька взял на руки кошку. Когда садился рядом с Женей, правое колено коснулось ее коленки в шерстяных колготках. Он не отодвинул ногу, и Женя не шелохнулась. Кажется, не заметила. По ноге щекотно пробегал бархатистый ток. Есть примета, вспомнил Санька подслушанный в детстве разговор в парикмахерской, – если мужчина боится щекотки, значит, ревнивый.

Вытянув шею, кошка уставилась на дверь. Должно быть, ее свободолюбивое сознание все еще стремилось на волю. Придерживая бродяжку рукой, чтобы не улизнула, Санька изложил план скорострельной задумки.

Женя скептически усмехнулась:

– Не дают покоя лавры Шишкина?

– Я не Шишкин. (Ревность, ревность!)

– Не Шишкин, – согласилась она. – У тебя какое-то индийское кино получается: «Я твоя папа, ты мой дочь».

– Ага, «Здравствуй, папа, Новый год»… Пусть индийское, лишь бы получилось. Не бойся.

– Не боюсь.

– А не получится – хуже не будет.

– В общем, да.

Кошка выскользнула из рук Саньки. Она давно услышала тревожный рычащий звук. Опытная кошка знала, что лучше держаться от его источника подальше.

Машина затормозила у входа. Неясный говор, скрип снега под усталыми шагами, дверь. Лестница подъезда была пуста, когда человек вошел.

Сочтя дочь взрослой, мама впервые решила не ставить елку, только развесила гирлянды над папиными афишами и украсила стол икебаной с сосновыми ветками. Кроме того, в трех вазах по-весеннему распушились букеты цветов. Папе подарили их на концертах, участившихся в предпраздничные дни.

Маму все же обеспокоило равнодушие дочери к отсутствию елки. Женя ни о чем не спрашивала, ходила с непроницаемым лицом и покорно ела овощные супы. Двойку по физике она исправила, почти готовый спектакль рвался на сцену, – в чем дело? Мама терялась в догадках и поэтому, сомневаясь и переживая, позволила взять в дом кошку-скиталицу. Разумеется, после проверки в ветеринарной больнице. Багира, так назвали приобретение, оказалась здорова и на диво спокойно перенесла все профилактические экзекуции.

Скоро мутноватые бутылочные глаза кошки стали яркими, как изумруды, ухоженная шерстка обрела переливчатый пантеровый лоск и полностью оправдала имя, данное новой обитательнице дома. Не сразу обнаружив ее, погруженный в себя папа неожиданно получил эстетическое удовольствие от созерцания, как он сказал, зеленоглазой египтянки, и лишь по привычке побушевал на тему аллергического ринита. Папе, впрочем, некогда было долго бушевать, он с утра до вечера пропадал на репетициях и концертах.

На улице опять похолодало. «Онегина» репетировали в тесной комнате Шишкина, которую он делил с двумя младшими братьями. Из девчоночьей детской на просмотр являлись ясноглазые двойняшки-третьеклассницы. Воспитанные дети молча устраивались на двухъярусной кровати – братья на галерке, и, если им что-то нравилось, деликатно похлопывали.

Шишкин открыл секрет сюрприза завучу по воспитательной работе и осчастливил его возможностью заменить подневольный сборный концерт неожиданным спектаклем. Завуч передал Мише ключ от зала и разрешил пользоваться сценой. Ребята собрали реквизит, Дмитриевский нарисовал на картоне декорацию – вечернее окно в ветках осенней березы. Татьяна смотрела в него, когда писала письмо. Миша назначил генеральную репетицию на последний перед Новым годом понедельник и объявил воскресенье свободным.

Блаженный день, когда наконец-то можно как следует выспаться! Но с утра пораньше в гостиной затрезвонил телефон. Жалея маму, к нему прошлепала дремлющая на ходу Женя. Небрежно бросив ей из трубки панибратское «здоро́во», сантехник Петров поинтересовался, нуждается ли до сих пор кран Шелковникова Е.В. в ремонте. Узнал, что нуждается, поскучнел и пообещал подойти через час-два.

Перед обедом, в ожидании морковных котлет, папа рассеянно поглаживал кошачью спинку и разглагольствовал о том, почему роль Альмавивы была поручена именно ему. Не молодому Карпову, например, тоже тенору. Зритель, по словам папы, шел на его имя и голос, которые у всех на слуху, а кто такой Карпов? Карпов никто и звать его никак.

По квартире пронеслась трель дверного звонка. Сантехник! Женя сорвалась в прихожую, но, прильнув к глазку, увидела человека, мало похожего на работника технической квалификации. На площадке стоял неизвестный брюнет с серыми глазами, сложенный как модель из журнала, в распахнутом пальто и классическом костюме-тройке. В правой руке он держал букет роз в кружевном целлофане, в левой – черный скрипичный футляр. Незнакомец старательно изображал из себя типаж мужчины возраста «крем для лица» (от 35 до 40): «красиво упакован, способен освежить, легко удаляется». Щегольские усы изящными полумесяцами обтекали края его губ и впадали в кучерявую, коротко остриженную бородку. Мужчина отдаленно напоминал подзабытого Женей гендиректора русско-испанской компании, персону vip Родриго-Игоря.

– Извините, Анна Андреевна здесь живет? – послышался приглушенный басок.

Человек казался заслуживающим доверия, и Женя открыла дверь. Он заговорщицки подмигнул и, как был, в пальто и ботинках, прошел в прихожую.

– Мамочка, это к тебе! – запоздало крикнула она ему в спину.

– О-о, Анна Андреевна, сколько лет, сколько зим! А вы нисколько не изменились с тех пор, как я уехал поступать в «Гнесинку»! Помните? Восемнадцать лет назад. Нет, абсолютно не изменились! – незваный гость словно не видел папу, окаменевшего в кухонных дверях.

– Но я вас не знаю, – пролепетала мама. – И мы… мы не могли знать друг друга восемнадцать лет назад… Вам же не сорок лет.

– Как! – вскричал он сокрушенно. – Вы меня не помните? Неужели я так сильно… гм-м… помолодел за годы нашей разлуки?

Дальше секунды полетели в страшном темпе, Жене только и оставалось на счет «раз-два» вертеть головой. Раз: папа пришел в себя; два: мамино удивление сменилось замешательством; три: знакомый (как выяснилось) мамы ловким маневром увлек ее из прихожей в гостиную. И четыре: набрякший гневом папа бросился за ними:

– Что здесь происходит? Кто вы такой?!

– Кто я такой? – оглянулся мужчина, кинул футляр в кресло и спокойно повернулся к папе. – Меня зовут Александр Леонидович Даргомыжский, я – друг Анны Андреевны.

– Друг?!

Гость потерял интерес к хозяину дома и снова с необычайной нежностью обратился к хозяйке: