Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

Он помолчал в ожидании сочувствия, и Санька вздохнул:

– Жаль.

– Сейчас-то у меня все пучком, – заторопился Петров. – Сантехником устроился в ваше ЖКХ. Ты же в этом районе живешь? Что, жарко дома? Одна журналистка пригрозила Морозову в газету пожаловаться на холод в ваших квартирах. Морозов – начальник мой. Вот он мне осенью говорил – закрути, Петров, «блины» для экономии, теперь велел раскрутить. Так-то он ничего, нормальный мужик. На зарплату не жалуюсь. Только напарника нету, блин, не успеваю. Все нонче норовят кожаные папочки с бантиком носить, некому работать… Извиняюсь, разболтался. Чао, тут мне налево. Васень… Василису Онисифоровну увидишь – привет от меня передай…

Дома было шумно. Санька с лестничной площадки сообразил, что с «приветом» разговорчивого Петрова он не замедлится. Из гостиной раздавалось оживленное бла-бла-бла и взрывы оглушительного смеха – будто гуси гогочут в бочку. Гоготал четвертый муж Василисы Онисифоровны (Петров был второй).

Отец сидел в кухне и, помешивая ложечкой сахар в стакане с чаем, читал книгу. Санька глянул на яркую обложку: сборник рассказов с его полки, «Дорожные работы» Стивена Кинга. С каких это пор отец увлекся хоррором? Вредно в его возрасте.

– В честь чего сабантуй? – спросил Санька.

– Обмывают новую Василисину шубу.

– А ты?

– Что – я? Я, как ты знаешь, не пью. Им скучно со мной. Индюшатину поставили в духовку греть. Вот, караулю, чтоб не пригорела.

– Кому еще с кем скучно…

Санька заглянул в гостиную.

– Ой, Санечка пришел! Как вырос, какой интересный стал мужчина!

Точно так же тетя Леночка кричала неделю назад, когда он зашел в парикмахерскую постричься.

– Привет всем, – сказал Санька, – а вам, Василиса Онисифоровна, персональный – от Петрова. Велел передать, я его на улице встретил.

– Мерси, – поблагодарила маникюрша. – Мне уже жэкэховская кассирша доложила, что Петров из деревни вернулся. У них сантехником вкалывает.

– Да ты что! – обрадовалась мамик. – Я как раз собралась кран в кухне на медный поменять.

– Сядь, Санька, с нами, поешь, – подвинулась на диване тетя Мариша.

– Прокуроры садят, – хохотнул четвертый муж. – Людей за стол присаживают.

Поесть было что. Гостьи, свои люди, натащили вкусностей, и мамик постаралась. Тетя Леночка хвалила:

– Какой славный салатик, Лиза! Правильно, что вместо майонеза сметана. Говорят, витамин С плохо усваивается с молочным, но с майонезом хуже всего.

– Молоко вдвойне смешней, если трескать с огурцом, – изрек муж Василисы Онисифоровны и загоготал в невидимую бочку.

– Зачем тебе, Лиза, медный кран?

– Он экологичный.

От крана перешли к экологически чистым молочным смесям – тетя Мариша недавно обзавелась внучкой. Тетя Леночка посетовала, что неуемная человеческая жадность безвозвратно губит экологию леса, рек, лугов, уничтожает бедных зверушек, и спохватилась:

– Василиса Онисифоровна, вы шубку-то соболью Санечке покажите!

– Чичас, – прогудела маникюрша полным ртом, не спеша доела салат и вышла.

Да-а!.. Великолепная шуба переливалась коричнево-искристым мехом и сидела на владелице, будто та в ней родилась.

Красавица Василиса Онисифоровна крупная, внушительная женщина. Таких не выставляют на демонстрациях мод и в конкурсах миссок. Такие стоят в музеях. Их ваяют в бронзе и мраморе. Другие рядом с царственной розой смотрятся как полевые цветы. Между тем, она до сих пор только и делает, что возится с чужими ногтями, даже на ногах.

Маникюрша прошлась у стены подиумным шагом:

– Ну как?

– Вы – леди, – Санька был в восхищении.

– Бери выше – бизнесвумен, – залюбовался новый муж.

В кухне что-то заскворчало. Василиса Онисифоровна с легкой тревогой повела носом, величаво выплыла и появилась через минуту все еще в шубе и с огромным стеклянным блюдом в руках. На блюде возвышалась печеная индейка.

– Вы что, вы что! – воскликнула тетя Леночка. – Разве так можно, ведь испачкаетесь!

– Можно и нужно, – Василиса Онисифоровна торжественно водрузила блюдо на середину стола. – Не первая, чай, обновка и не последняя.

– Не последняя, – заверил муж, окидывая ее обожающими глазами. – Сдам с бригадой объект, шиншилловую купим.

Смугло-коричневые выпуклости индейки обрамлял золотой багет картофеля фри. Облитая жирным соком, она сверкала не меньше шубы. Санька глянул на сжатую пухлой щепотью индюшачью гузку и понял, что сыт по горло. Под шумок тоста за будущую шиншиллу и звон бокало-кружек удалось тихонько выскользнуть из-за стола. Спустя некоторое время гостиная заголосила: «Там, где клен шумит…»

– Леонид Григорьевич! Санечка! Идите с нами петь! – покричала тетя Леночка. Они не отозвались, и слабый ее дискант потонул в стройном хоре, ведомом мощным контральто Василисы Онисифоровны. Пели слаженно, с душой. Парикмахерши и на работе иногда пели.

– Принеси мне, пожалуйста, книгу «О Цезарях», – попросил отца Санька. – А то женщины меня не отпустят. Историк советовал почитать.

Книга Аврелия Виктора Секста (цвет желудь) стояла в гостином книжном шкафу между «Библейскими легендами» (цвет красная медь) и бестселлером «Эксгибиционистка» (цвет формы гитлеровских штурмовиков СА).

– Еще чего, – сказал отец задиристо и перевернул страницу «Дорожных работ». – Тебе надо, ты и неси.

Вздохнув, Санька сел ждать, когда гости уйдут.

– Через полчаса, – кивнул понятливый отец. Пользуясь безнадзорностью, он ел киви. Совмещать еду с чтением мамик категорически запрещала.

…Интересно, что сейчас делает Женя? На прошлой неделе Санька вызнал по школьному журналу номер ее домашнего телефона. Рискнул позвонить несколько раз. Слушал, как она говорит: «Але? Почему не отвечаете?», вбирал в себя нежный голос и молчал. Потом ловил гудки, как азбуку Морзе. Звуковая тень Жени жила в нем то время, пока он ее не видел.

Сегодня она улыбалась Мишке так загадочно, словно между ними вне школы и репетиций произошло что-то радостное. Все знают, что он неровно дышит к Ирине Захаровне, но Санька изводился и замечал, как темнеют голубые «Ольгины» глаза. Ленский-Леха спотыкался чуть ли не на каждом слове, а ведь выучил текст назубок…

После звездного вечера Женя почему-то совсем замкнулась. Ни слова лишнего, ни улыбки. Странная и противоречивая штука – любовь. Она сокрушает, а тебе как будто нравится сокрушаться, к тому же кажется, что ты нашел себя и одновременно – что ты себя потерял. Это у всех так, или только у него, Саньки?.. А ревность? О-о! Он как будто знал в себе все – от души высоких порывов до чертенят в потаенных омутах, но пришло дразнящее чувство и сказало: «Фигушки, ничего ты не знаешь!» Ревность начала перебирать заслуги, переоценивать достоинства, жалить обидой: почему Шишкин? почему не я? что я, хуже? чем? Обнаружилось, чем хуже: не гений. Пробудилась зависть, подначивала заехать Мишке по лбу (хотя ему-то за что), повергала в отчаяние: не долбануться ли самому башкой «ап стену» – выбить физической болью душевную маету. Мучительные мысли преследовал привкус сладкой мазохической горечи – истязающий, пленительный… невыносимый.