Мой генерал - Татьяна Устинова

За будильником на кресле лежало что-то темное и длинное —непонятное.

Ах, да, вспомнила она довольно равнодушно. Вчерашний ремень.

Федор Федорович Тучков Четвертый был совершенно прав, когдасказал, что его обмотали вокруг сваи затем, чтобы не дать утопленнику всплыть.Выходит, он всплыл потому, что как-то сам отцепился? Или его кто-то специальноотцепил?

Сначала, выходит, привязал, а потом, выходит, отцепил? Чушькакая-то. И за что его привязали? За руки? За ноги? А что, если он пришел всебя под водой и стал дергаться и вырываться, а кожаный узкий ремень крепкодержал его, а сил оставалось все меньше, и рот вместо воздуха хватал воду —только темную тухлую воду?

Марина стремительно села на купеческой пышнотелой кровати,зашарила рукой по столику — что-то свалилось на пол, она даже не посмотрела,что именно, — нащупала пульт, нажала кнопку и сразу же прибавила громкость.Такие штуки всегда ей помогали. Телевизор послушно возликовал утренним эфирнымликованием, ведущая заулыбалась в камеру бриллиантовой улыбкой, и пошлакартинка то ли про розы, то ли про капусту — в общем, что-то жизнеутверждающееи на редкость утреннее.

Ее собственное долгожданное «приключение», да. Хорошо бывсе-таки труп не был таким «всамделишным», да еще привязанным к свае. От этоймысли Марину немедленно начинало тошнить. Как же она «расследует убийство»,если ее тошнит?! И мама что скажет? Мама, которая всегда утверждала, что самоеглавное в жизни — это «держаться с достоинством и ни во что не вмешиваться,особенно в то, что тебя не касается»!

Утро прошло скверно: в компании с розами — возможно,капустой, — бриллиантовой ведущей и собственными серыми мыслями.

Было около восьми, когда Марина, вялая, как давешняякапуста, сваренная для голубцов, потащилась завтракать. Она не любилазавтракать так рано — тогда до обеда с голоду помрешь — и, выйдя на солнышко,воспрянула духом и решила «обойти кружочек».

«Кружочек» пролегал мимо теннисного корта, на котором ужекто-то резвился — слышались равномерные, как будто с оттяжкой, значительныеудары мяча о ракетку. Не зря Геннадий Иванович хлопотал вчера — красивый спорти модный очень! Видимо, придется записаться не на медитацию, а на теннис.

Кто ж там играет? Внучка Вероника, почти что Штефи Граф, илиеще кто-то продвинутый приехал?

Чувствуя себя полноправным членом местного «клуба поинтересам», которому есть дело до всего, до чего не должно быть никакого дела,Марина меленькими шажочками спустилась по асфальтовой дорожке вниз к корту, носразу смотреть не стала — поглядела сначала влево, где за сеткой веселозеленело поле и далеко, по самому краю леса, виднелись справные железныедеревенские крыши, потом еще посмотрела в кусты — там опять возились воробьи ивремя от времени, сильно треща крыльями, выпархивали оттуда и вертикальноуходили в светлое небо.

Марина поулыбалась воробьям — без всякого интереса — иповернулась к корту.

И ничуть ее не занимают эти теннисисты, и наплевать ей наних, и вовсе она не думает ни о каких загорелых и стройных полицейскихкапитанах в выцветших и потертых джинсах, а посмотрела она просто так — надо жена что-то смотреть!

Играли двое, совсем незнакомые. Один худощавый, седовласый,в светлой майке а-ля Уимблдон. Второй плотный, бронзовый атлет без всякоймайки, зато в кепке козырьком назад.

Боже, боже, откуда они берутся, эти загорелые, сексуальные,бронзовотелые атлеты с теннисными ракетками в руках и куда потом деваются? Ктоуспевает заполучить их и слопать до того, как они становятся упитанными,благостными, пузатенькими, начинают носить гавайские рубахи и зачесывать назадоставшиеся волосы?

Сзади затопали быстрые и легкие ноги, Марина посторонилась иоглянулась.

— Доброе утро! — Вероника догарцевала до Марины иприостановилась. Суперчехол доставал до безупречного бедра. — Как спалось?Утопленники не снились?

Вопрос показался Марине странным.

— Н-нет. А вам?

Но Вероника не слушала.

— Федор Федорович! — громко закричала она, и Маринавздрогнула. — Что ж вы меня-то не дождались?! В смысле партии?

— Доброе утро, — вежливо ответили с корта. — Вы же всепроспали, Вероника! Доброе утро, Марина!

Марина почему-то посмотрела не на корт, а на Веронику.

— Где… Федор Федорович? Какой Федор Федорович?

— Вы что? — весело спросила профессорская внучка и потянулана себя скрипучую сетчатую калитку. — Своих не узнаете?

— Каких… своих?

Вероника протопала на корт. На асфальте оставались мокрыеследы от ее кроссовок. Марина еще посмотрела на следы, а потом подняла взгляд.

Ну да, все правильно. Один седовласый, худощавый,неопределенного возраста. Он ходил в отдалении, собирал на ракетку ядовито-желтыемячи. Второй помладше, рельефный, как статуя эпохи Возрождения — почему-тоименно в эту эпоху скульпторам особенно удавались мужчины, — в шортах и сполотенцем на выпуклых плечах. Хвостом полотенца он утирал лицо. Хвост былбелоснежным, и лицо казалось очень загорелым. На шее звякал странный медальонна толстой металлической цепи.

На Марину напал столбняк. Вот просто взял и напал и поверг внеподвижность. Сопротивление бесполезно.

— Что вы на меня так смотрите? — спросил Тучков Четвертый иперестал утираться. — Мне, право, неловко.

— Это… вы? — зачем-то спросила Марина.

Федор оглядел себя.

— Это я, — заключил он, оглядев, — а что?

Тело было совершенным — эпоха Возрождения, шутка ли! — иблеск чистого пота на верхней губе, и крепкая шея, и длинные мышцы загорелыхног, которыми он переступил, и плотные шорты, и белые зубы.

Нет, надо остановиться. Что сказала бы мама, если бы узнала,что дочь так бесцеремонно рассматривала полуголого мужчину?!

— Федор! — нетерпеливо позвала с корта Вероника. — Нусколько можно? Я же жду!

Тут Федор Тучков тоже как будто очнулся, засуетился, кинулсвое полотенце на лавочку и потрусил на площадку. Марина смотрела на его ноги.

— С каким счетом выиграли, Федор?

Тот самый седовласый, что собирал мячи, засмеялся вотдалении:

— Хоть бы самолюбие мое пощадили, Вероника!

— И с каким?

— Шесть — три, шесть — один, шесть — четыре.

Вероника фыркнула: