Невинность палачей - Барбара Абель

Изумление заглушает страх. Ненадолго, всего на несколько секунд, искаженных оцепенением, застывших в сомнении. Так поцарапанная виниловая пластинка выдает раз за разом один отрывок – бессвязный фрагмент куплета, без начала и конца. Фрагмент адской, сводящей с ума литании.

Он навевает мысли о возвратно-поступательном движении – беспрерывном, вечном.

Порочном круге, который вас засасывает…

– Вы же это не всерьез? – восклицает рецепционистка Софи Шене и смотрит на Алин ошарашенно.

– Похоже, что я шучу?

Эта фраза порождает в сознании Леа Фронсак бурю. Уверенность, внезапную и жестокую, что это никогда не закончится. Мучительную очевидность, что нужно действовать самой. В голове пульсирует картинка: у нее в руках – собственное сердце, и она сжимает его, выкручивает, чтобы выдавить страдание по каплям… Из сердечной мышцы вдруг вырывается дымок, черный как сажа, и начинает стекать грязными завитками меж пальцев, въедаясь в кожу.

И тут воображение «меняет пластинку».

Мультик закончился. На телеэкране идут финальные титры, разбавленные самыми забавными эпизодами из мультфильма, и все это – на фоне веселой и громкой музыки, потому что все в этом мире добры и жизнь прекрасна. Эмиль один в квартире. Он перебегает из комнаты в комнату и уговаривает себя, что мамочка играет с ним в прятки, вот сейчас она выглянет из-за двери или из-за шкафа… Но никто не отвечает на зов. Мальчик смотрит по сторонам, и пространство комнаты начинает давить на него, неподвижность всего вокруг пугает, а звуковая заставка главного меню DVD-диска, повторяющаяся снова и снова, звучит все противнее… Эмиль зовет, и его голосок рикошетом отскакивает от стен, резонирует у него в голове, и тогда он зовет опять, потому что крик заглушает эхо страхов… Скоро из глаз уже текут слезы, однако он не сразу это осознает. Маленькое тельце мальчика вздрагивает от ударов сердца, которое скорее барахтается, чем бьется, сдавленное ужасом и непониманием, как тисками.

Мама?

Это «Мама?»… Леа Фронсак его слышит. Оно раздирает барабанные перепонки, вырывает кишки, перебивает дыхание. Ее дитя страдает, ее дитя дрожит, зовет свою маму, страшится всего, что его окружает, жалуется без конца, задает вопросы в пустоту… Чувство вины, как нож гильотины, обрушивается на нее, и поделом: она – единственная, кто виноват в том, что сыну плохо. Мама. Мама.

Мама.

– Мама!

Расширенными от ужаса глазами Тео смотрит на мать, которая угрожает кассиру пистолетом. Зрелище взрывает ему мозг. Это как пощечина здравому смыслу, мучение для рассудка. Жестокое возвращение к реальности… По щекам начинают течь слезы. Подросток обхватывает голову руками и раскачивается в ритме своего отчаяния.

– Мама! Что я наделал! – рыдает он жалобно, словно зовет на помощь. – Что я наделал!

– Тео, возьми себя в руки! Сейчас не время…

Алин сделала свой выбор. Тот, которого у нее не было. Выбор по умолчанию. Впившись пальцами в рукоять пистолета, она держит кассира на мушке, пока он возвращается к остальным, опускается на пол и замирает.

Гийом делает, что сказано, потому что руки у него по-прежнему связаны за спиной, а металл пистолета обжигает кожу между лопатками. Он думает о Камий и о ребенке, которого она, может быть, носит под сердцем, о жизни, которая только-только зародилась, и о той, которая угасает. Он впервые осознает хрупкость своей жизни, свою уязвимость. Вероятность смерти. И впервые задумывается о потомстве. О существе, которому он дал жизнь. О способности дарить жизнь. Обо всем этом он думает сейчас, когда кто-то другой в любой момент может отнять жизнь у него самого.

И от этих мыслей в животе словно бы образуется пустота. Большая дыра внутри. На протяжении нескольких часов жизнь и смерть явились ему во всей своей жестокой неотвратимости.

Утром он узнаёт, что, может статься, он уже отец.

А вскоре после полудня – что в любой момент его может не стать.

Странно то, что обе новости находят похожий отклик в душе – страх, переходящий в смятение; чувство бессилия, это ощущение, будто судьба ускользает из рук, заарканенная Случаем, что ты – игрушка, марионетка, и кто-то дергает за веревочки… И надо подчиниться – сумасшедшему миру, капризному Року, непримиримому Фатуму.

И с тяжелым сердцем Гийом подчиняется. Сцепляет зубы, сжимает кулаки, проглатывает свой гнев, подавляет желание выпустить его наружу – желание жестокое, дикое. Оно становится сильнее, поглощает его целиком. Все это так несправедливо…

Алин не спускает с него глаз, пока он не садится рядом с остальными заложниками. И только потом возвращается к сыну. Мальчик до сих пор плачет. Обнимая себя руками и уставившись невидящим взглядом в пол, он раскачивается взад и вперед. Алин замирает в раздумье, потом делает еще несколько шагов и резко говорит сыну:

– Тео! Пожалуйста, соберись! Мне нужна твоя помощь.

Подросток не реагирует.

Кассир, со своей стороны, внимательно следит за происходящим. Он уловил мимолетное сомнение в ее взгляде, эту вспышку неуверенности, эту плохо замаскированную растерянность, которую невозможно скрыть.

Значит, для него, Гийома, еще не все потеряно…

Мать обнимает сына за плечи и резко встряхивает.

– Посмотри на меня!

Тео тонет в слезах, в беспокойстве, задыхается и никак не может справиться с паникой. В эту минуту он похож на извивающегося на крючке червяка.

Гийом не упускает ни единой детали. Он чувствует страх и растерянность мальчика, догадывается, сколько вопросов роится сейчас в голове у его матери. Что предпринять? Как решить проблему? Он понимает, что она понятия не имеет, что делать. Она – заложница ситуации, которая ей не по силам. Он вдруг осознает это со всей очевидностью. Алин попала в безвыходное положение, она в тупике. Она оказалась в плохом месте в плохое время. Как и они все. Так уж получилось. И жертва вдруг облачилась в костюм палача. Против своей воли.

– Посмотри на меня! – повторяет Алин, повышая голос. – Тео, ради всего святого, приди в себя!

Тео вздрагивает и наконец поднимает на мать взгляд, полный боли и страха. Взгляд, который режет сердце Алин на кусочки, превращает в пыль. Тео смотрит, как она несмело протягивает к нему руку, гладит по волосам, по щеке… Очень давно она не позволяла себе подобных проявлений нежности. С началом пубертата он стал им отчаянно сопротивляться, как если бы она посягала на его достоинство и права личности. Да что там – на его жизнь, до такой степени рьяно он старался ее расстроить, разозлить, сделать ей больно… Лейтмотив существования. Или проклятие. Тирания гормонов.

Но сегодня, здесь, перед ней он вдруг снова стал ее мальчиком, ее любимым малышом.

Маленьким ребенком.

И вдруг, как эхо забытых эмоций, рассеивающих печаль, и гнев, и обиды, и раны, которые они пообещали себе не забывать, эти шрамы души, эта пропасть, разделяющая их уже много месяцев, этот отделительный ров, глубину которого поколения так отчаянно стараются сохранить, твердо стоя на своих принципах, каждый на своем берегу, чтобы не понимать, чтобы осуждать того, кто напротив, – все это, и даже больше, вдруг блекнет, распадается, утекает с цунами катящейся по щеке слезы…