Робин Гуд - Ирина Измайлова

Над очагами и кострами жарились туши двух кабанов, пятерых поросят, косули и не менее десятка фазанов. Их настреляли минувшим днем ловкие лучники, презирая суровые законы города Ноттингема, запрещавшие охотиться в Шервудском лесу без особого разрешения всем тем, кто не был зачислен в гильдию городских охотников, то есть не занимался поставками дичи в город. Конечно, сказать по совести, лесная охрана шерифа никогда не трогала местных крестьян, которые не от хорошей жизни время от времени могли подстрелить на окраине леса куропатку либо пару белок (кто не бывал по-настоящему голоден, едва ли знает, как вкусно мясо молоденькой белки). Но горе тому, кто посягнет на свинью, оленя, фазана или тетерева, или разроет барсучью нору и поймает барсука. Собаки по следам находили ослушников, и тем приходилось молиться, чтобы дело ограничилось удвоенной данью за месяц, а зачастую – данью и прилюдной поркой[27]. Не умеешь воровать – не воруй!

Все это не касалось «вольного люда» Шервудского леса, разбойников Робина Гуда. Эти ловкие стрелки били дичь, когда и сколько хотели, а попадались очень редко, правда, уж если попадались, то поркой не отделывались – для этих за счастье было избежать виселицы и быть проданными в рабство. Но страх поимки не останавливал разбойников, и они из месяца в месяц, из году в год грабили Ноттингем, заслуживая все большее негодование горожан и все большие восторги вилланов, которые радовались, что кто-то так откровенно презирает наложенные на них запреты.

Шатры лесных стрелков в основном представляли собой натянутые между шестами полотнища просмоленных холстов, которые могли укрыть даже от сильного дождя, учитывая дополнительную защиту, состоявшую из нескольких ярусов мощных древесных ветвей, окутанных густой листвой. Эти шатры можно было в считанные минуты поставить и в считанные минуты убрать.

Однако стоявшее в самом укромном месте, возле ствола громадного дуба, обиталище предводителя разбойников отличалось большим удобством и даже некоторой роскошью. То был настоящий военный, походный шатер и не воинский, а рыцарский, сшитый из двухслойного стеганого сукна, для непромокаемости не пропитанного смолой, отчего он, попади на него искры, мог бы легко вспыхнуть, но тщательно натертого сверху воском, так что сукно блестело, будто шелк. Высокие опоры делали палатку вдвойне удобной – даже рослый человек легко мог стоять в ней во весь рост. К тому же, внутри было просторно и, насколько это возможно в походной обстановке, уютно: пол устелен шкурами оленей и рысей, на опорах не в беспорядке, но нарядно развешены несколько луков, пара мечей, вытянутый норманнский щит и кованый шлем с золотой насечкой. Ложе представляло собой возвышение, состоящее из трех здоровенных тюфяков, набитых мхом и покрытых все теми же оленьими шкурами, поверх которых красовалась огромная медвежья со свесившейся к полу головой. Правда, чучельника среди разбойников не нашлось – никто не оживил эту страшную голову, и она просто болталась, а не скалилась на любого вошедшего разинутой зубастой пастью.

Кроме того, в убранстве шатра неуловимо ощущалась и бесхитростная женская забота. Полотняные стены украшали со всех четырех сторон полуувядшие букетики колокольцев и барвинков, большой плетеный сундук, занимавший один из углов, был покрыт лоскутом тонкой чистой ткани, на нем стояли серебряный кувшин и серебряный таз для умывания, а также высокая темная бутыль с парой серебряных кубков.

В этот вечер шатер был до поры пуст, его хозяин пировал возле большого костра, разведенного возле самой воды, в окружении двух десятков самых преданных ему друзей-разбойников. Остальные располагались у других костров. Совсем рядом, так что все собравшиеся могли, если не видеть друг друга, то слышать голоса, доносившиеся от каждого из костров.

Возле костра Робина Гуда было особенно шумно и весело. Один из приготовленных к ужину больших винных бурдюков уже почти опустел, наготове был второй, и, в ожидании, покуда будут готовы двое насаженных на вертел поросят, разбойники поглощали фазанов с мягкими лепешками, с утра привезенными из расположенной на окраине леса деревни.

Робин сидел на расстеленной в траве оленьей шкуре, с серебряным кубком в одной руке и куском фазаньей тушки в другой. Пламя костра освещало его с ног до головы. То был молодой мужчина лет тридцати трех тридцати пяти, среднего роста, худощавый, но не тощий, с тонкой талией, но прекрасно развитыми плечами, мускулистыми руками и ногами, – любой рыцарь, годами упражнявшийся в битвах и в верховой езде, позавидовал бы такой фигуре, как нельзя лучше пригодной к сражению. Лицо можно было назвать красивым: правильный, чуть вытянутый овал, мощный лоб, высоту которого мешали оценить густые волны светлых волос, копной окруживших голову и падавших на плечи. Черты крупные, немного резкие, но гармоничные. И большие светлые глаза, при свете дня порой голубые, но обычно серые, с неожиданно ясным, почти доверчивым взором. Эту своеобразную красоту дополняла тонкая золотистая кайма небольшой бороды, коротко подстриженной и не скрывавшей, а напротив подчеркивавшей мужественные очертания крупного подбородка.

Одежда Робина Гуда вполне соответствовала и его живописной внешности, и его легендарной славе.

Кожаная куртка, сшитая в виде просторного камзола, с серебряными бляшками на груди, была подхвачена широким кованым поясом, но на груди распахнута, так что открывалась алая, расшитая серебром камиза[28]и толстый шнур с висящим на нем небольшим охотничьим рогом. Штаны, тоже кожаные скрывались в мягких рыцарских сапогах, поверх которых разбойник не постеснялся, однако, надеть обычные башмаки на деревянной подошве[29]. На металлическом поясе болтался длинный нож в деревянных ножнах.

Рядом с Гудом, положив голову ему на колени, полулежала женщина лет двадцати с небольшим, одетая в платье из золотистого шелка, слишком свободное, чтобы казаться сшитым по ней. Оно отчасти скрывало ее гибкую статную фигуру. Правда в широком вырезе неплохо смотрелась стройная шея и красивые смуглые плечи. Но на этом благородные черты заканчивались: руки девушки, давно уже не знавшие грубой крестьянской работы, все равно были грубоватой формы, а вытянутая на оленьей шкуре босая нога вряд ли могла называться ножкой. Однако лицо во многом искупало эти недостатки: пламенная дикарская его красота легко могла заворожить и самого искушенного ценителя. Крупные, но правильные черты, тонкие шелковистые брови, такой густой черноты, что хотелось дотронуться до них – не подведены ли сажей, глаза еще чернее, маленький сочный нежно-вишневый рот, чувственный до странной, скрытой жестокости, – все это невольно рождало мысли о чародействе. К тому же, и волосы у красотки были тоже черные, густо вьющиеся, такие в сказаниях всегда бывают у колдуний. Вероятно, ухаживать за ними, живя в лесу, стало трудно, и девушка обрезала их на уровне плеч, превратив в настоящее облако.