Город и столп - Гор Видал

— И чего вы в конечном итоге хотите?

— Стать тренером, купить несколько кортов, но на это нужны деньги.

— А кроме этого, вы знаете, чего хотите?

— Н-нет, — признался Джим. — Я не знаю, чего хочу.

— Вот и я не знаю, — Салливан улыбнулся, напомнив Джиму о Бобе. Затем он поднялся, собираясь уходить.

— Не хотите как-нибудь сыграть в теннис? — Джим вдруг осмелел. Они договорились о встрече, и Салливан ушел.

И только тут Джим обнаружил, что Шоу все это время наблюдал за ними.

1

Джим и Салливан встречались каждый день втайне от Шоу, который, хотя и подозревал что-то, но не знал точно, что происходит. Любовники обычно встречались в отеле, где остановился Салливан. В полдень — единственное время, когда Салливан мог покинуть студию.

Поскольку Джим, как правило, появлялся первым, он сразу же направлялся в номер и принимал душ, чтобы освежиться после тенниса. Затем он ложился на кровать, и с бьющимся сердцем ожидал прихода Салливана, удивляясь тому, что его возбуждают не только их объятия, но и сам Салливан.

Ему нравилось, что Салливан никогда не говорит с ним об их связи, опровергая тем самым теорию Джима, согласно которой все гомосексуалисты, подобно Шоу, непрерывно говорят о своей любви.

Молчание — золото, но его пришлось прервать. Слова стали необходимостью: завершался контракт Салливана с киностудией. Вскоре он должен был покинуть Калифорнию. Это означало, они должны понять, что нужно каждому из них, прежде чем начать строить дальнейшие планы, если только их вообще стоит строить.

— Сколько раз ты это делал? — Салливан был лаконичен.

Джим немного подумал, но ответил правду:

— Три раза. Три разных человека.

Салливан кивнул:

— Я так и думал.

— Как я должен принимать твои слова? Как лесть или оскорбление?

— Я имею в виду то, что ты не шел обычным путем. Я это сразу понял, да и Шоу тоже. Наверное, именно поэтому он и пожелал, чтобы ты жил с ним, — впервые Салливан упомянул о Шоу.

— А что значит «обычный путь»? — Салливан улегся на кровать и устремил взгляд в потолок.

— Это начинается в школе. Ты немного отличаешься от других. Порой ты робок и не уверен в себе, иногда в чем-то намного опережаешь своих сверстников. Ты слишком красив, отличный спортсмен и влюблен в себя. Затем появляются первые эротические грезы. Ты начинаешь мечтать о другом мальчике, похожем на тебя. Ты знакомишься с ним, стараешься подружиться, и если он достаточно уступчив, а ты достаточно настойчив, то вы будете чудесно проводить время, экспериментируя друг с другом. Так вот все и начинается. Затем ты встречаешь другого парня, затем еще одного и так далее. Ты взрослеешь, и, если у тебя властная натура, ты становишься охотником. Если же ты по природе скорее пассивен, ты становишься женой. Если твоя женственность бросается в глаза, ты можешь присоединиться к таким же, как ты, согласится с тем, чтобы все видели, кто ты есть. Существует десятки типов и много разных путей, но начало почти всегда одно: ты не похож на других.

— Я вполне обыкновенный, — сказал Джим, почти веря в то, что говорит.

— В самом деле?! Возможно. Во всяком случае ты поздно начал и, мне кажется, ты не очень-то прикипаешь к другим. Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь полюбить мужчину. Поэтому я надеюсь, что ты найдешь женщину, которая будет тебя устраивать, — Салливан умолк.

Джим не отвечал. Он никогда не рассказывал Салливану про Боба, и все же Салливан помог Джиму разобраться в самом себе. И теперь Джим понимал, что он такой же, как и все они, мало чем отличается от всей этой породы. Это новое знание о себе взбудоражило Джима. Если он действительно такой, как и все они, то что за будущее его ждет? Бесконечные метания, беспорядочные связи, поражения. Нет! Это невозможно. Он другой. И Боб тоже другой. Разве ему не удалось водить всех их за нос, даже таких, как он сам, даже Салливана.

Он загнал это непрошеное знание в ту часть своего мозга, где хранил все неприятные воспоминания. И, избавившись таким образом от правды, вдруг обнаружил, что все-таки слова Салливана ранили его. Неужели он действительно настолько холоден в отношениях с партнерами? Может, и да. С Шоу и Салливаном. Но не с Бобом. В какое отчаянье он впал, каким одиноким чувствовал себя, когда Боб уехал. Нет, он способен любить, по крайней мере того, кто мог бы быть его братом. И хотя Салливан вряд ли годился для роли такого желанного близнеца, он хоть был умнее Шоу, ничего от него, Джима, не требовал. Поэтому Джиму было легко с ним, он ему не лгал и даже чувствовал к нему какую-то привязанность.

— Я думаю, ты просто бедолага, — Салливан перевернулся на живот и взглянул на Джима. — Ты будешь всем нравиться, но сам при этом будешь оставаться словно сторонним наблюдателем. Глубоко тебя ничто не затронет, хотя в один прекрасный день ты, может, и встретишь женщину, которая тебя устроит. Но женщину, а не мужчину. Ты не такой, как все мы, которым нужно зеркало. Это по-своему возбуждает, но в то же время это очень печально.

— Я этого не понимаю, — сказал Джим, который на самом деле прекрасно все понял, но предпочел сохранить свою тайну, воспоминания о хижине на берегу коричневой реки. Когда-нибудь он еще раз переживет все это и круг его жизни замкнется. А тем временем он будет познавать этот мир, ублажать себя и тщательно прятать свою тайну от тех, кто ищет его любви.

В феврале контракт Салливана был возобновлен. Несколько дней спустя по случайному совпадению Шоу обзавелся новым любовником. Джим постарался избежать обязательной сцены прощания, но Шоу ждал этого момента два месяца, поэтому доиграл ее до конца. Заранее зная, что его ждет, Джим утром упаковал свои вещи и попытался уйти из дома, но Шоу настоял на прощальной совместной тайной вечере, где Джиму была отведена роль Иуды. И Джим остался.

В течение почти всей трапезы Шоу молчал, изображая муку мученическую, терновый венок, терзающий его чело. Заговорил он только после кофе. Начал он низким голосом, скорее печальным, чем гневным.

— Полагаю, вы с Салливаном намереваетесь уехать?

Джим кивнул. Шоу страдальчески улыбнулся:

— Стыдно, Джим, стыдно. Я так рассчитывал на тебя. Я ведь в самом деле чувствовал, что на сей раз это настоящее, что это надолго. Я некоторым образом как бы невиновен, я думал, что ты особенный, а ты такой же, как все. Не то что бы я тебя обвиняю, — быстро добавил он, желая казаться справедливым. — Я знаю, нелегко жить с таким человеком, как я, да еще когда все вокруг пытаются разрушить то, что ты создал. Видит бог, я знаю, как сильны эти искушения. Противиться этому может только чертовски сильный человек или тот, кто любит. Но ты не то и не другое. В этом нет твоей вины, я тебя не упрекаю. Как я могу? — Шоу не желал, чтоб его прерывали, а потому старался казаться объективным. — В конечном счете, на любовь способны лишь немногие. Ты слишком молод, и я должен был это учитывать. Ты можешь любить только себя, и теперь, когда ты предал самое сокровенное в наших отношениях, ты готов переехать к этому писателю, к этому неудачнику, который так же, как и ты, не способен на глубокое чувство. Да, я наслышан о Салливане, — мрачно сказал Шоу. — Ты, конечно же, этому не поверишь. Ты должен узнать обо всем. Я говорю тебе все это лишь потому, что все еще люблю тебя, несмотря на то, что ты сделал. И еще чтоб показать тебе, что не сержусь. В сущности, я даже счастлив, потому что у меня теперь есть Питер, который будет жить со мной.