Воскрешение королевы - Джаконда Белли

— У меня будут две главные фрейлины, — заявила я, — чтобы ты всегда была рядом. Я даже помыслить не могу, что какая-то мадам станет для меня ближе, чем ты.

— Берегись, Хуана, — предупредила Беатрис. — Похоже, твой муж решил окружить тебя фламандцами и удалить испанцев. У меня плохое предчувствие. Не позволяй любви ослепить тебя.

Но меня ослепила не только любовь. В каждом городе нас встречали восторженные толпы. Нарядные улицы и всеобщее ликование, несмотря на дождливую погоду и однообразный пейзаж, заставили меня открыть сердце новой родине. По сравнению с веселыми обходительными фламандцами моя испанская свита и вправду казалась роем унылых ханжей. Я больше не чувствовала признательности по отношению к тем, кто, рискуя жизнью, отправился за мной из Ларедо во Францию. Молва наверняка преувеличила количество солдат, умерших от голода и лихорадки в ожидании Маргариты Австрийской. И все же молва есть молва. Беатрис горько корила меня за черствость. Диего Рамирес де Вильяэскуса тревожился из-за того, что я охладела к религии. Священник доводил меня до исступления постным видом и бесконечными проповедями. За год из восьмидесяти четырех приближенных испанцев подле меня осталось восемнадцать. Удержать их было не в моей власти. Брачный договор оставлял за Филиппом полную свободу действий в таких вопросах, а он предпочитал фламандскую челядь. Беатрис была в отчаянии. Она не могла понять, как мои родители согласились подписать такой договор. Высланные испанцы доложили обо всем моим царственным родичам, и те отправили во Фландрию своего посланника отца Томаса де Матьенсо. От него я узнала, что родители винят во всем меня. Но было поздно: свобода ударила мне в голову, словно горячий ликер. Я еще не понимала, что, избавившись от родительской опеки, попала в полную зависимость от мужа. В объятиях Филиппа мое тело звенело от блаженства. Он ловко водил меня за нос, заставляя верить, что все его решения на самом деле были нашими общими. Я подчинялась воле мужа, уверенная, что диктую ему свою. Разумеется, я помнила о долге перед Испанией, но мне казалось, что его будет легче выполнить, снискав любовь новых подданных. Я всерьез собиралась сделать Фландрию испанским владением. Меня больно ранило непонимание родителей, приславших своего клирика шпионить за мной.

Многочисленные советники с подачи короля Максимилиана склоняли моего мужа к союзу с Валуа, а вовсе не с нами, кастильцами. В борьбе за его сердце у меня оказались слишком сильные противники.

С тех пор как мы с Филиппом поселились в Брюсселе, я почти не видела соотечественников. В первую счастливую пору супружеской любви Филипп легко усмирял мои робкие мятежи при помощи лести и подарков. По вечерам мы вдвоем отправлялись на дальние прогулки. Мы часами гуляли по узким улочкам окрестных селений, заглядывали в лавки, словно обычные горожане. Филипп обожал целовать меня прямо на глазах у смущенных прохожих. Взявшись за руки, мы заходили в кузницы, где ковали мечи, и в мастерские, в которых вышивали гобелены. Хозяева угощали нас вином и рассказывали о своей нехитрой жизни. Так мы хотя бы ненадолго забывали о политике и дворцовых интригах. Когда влюбленные смотрят в глаза друг другу, остальной мир перестает существовать.

Пора безмятежного счастья оказалась недолгой. Пришло известие о смерти моего брата. Хуан скончался внезапно. Они с Маргаритой полюбили друг друга с первого взгляда. На беду, Хуан не отличался крепким здоровьем, и страсть австриячки спалила его, словно свечку. Так, по крайней мере, гласила молва. Принц едва успел привезти молодую жену в Саламанку и свалился в тяжелейшей лихорадке. Через полгода после собственной свадьбы, шестого октября тысяча четыреста девяносто седьмого года, мой несчастный брат умер на руках у отца.

Никто не ждал такой беды, беременная Маргарита почернела от отчаяния. Меня смерть брата пробрала до костей. Стоял неяркий осенний день, какие часто выдаются в Брюсселе. Именно тогда я впервые осознала, что Филипп отобрал у меня все, что я прежде любила. А ведь я сама позволила ему удалить испанцев, и теперь мне было не с кем оплакать брата.

Никому, кроме Беатрис и Анны де Бьямонте, не было дела до смерти Хуана. Я одна сидела у камина, а фрейлины оживленно болтали у меня за спиной, как будто ничего не случилось. Я проклинала себя за то, что послушала совета Филиппа и перестала писать матери. Внезапно утратив самообладание, я вскочила на ноги и завопила, чтобы фламандцы убирались вон, что я не желаю слышать их варварский язык и принимать фальшивые соболезнования. Напуганные дамы послали за Филиппом, он пришел в бешенство и посреди нашей яростной ссоры заявил, что теперь, после смерти Хуана, мы должны немедля вызвать посла Манрике и предъявить претензии на титул принцев Астурийских. «Теперь мы наследники», — сказал Филипп. «Ты сошел с ума! — воскликнула я. — Моя сестра Изабелла жива, а Маргарита ждет ребенка». Филипп ответил, что это я сошла с ума, если не понимаю, что нам представилась редкая возможность заполучить трон Кастилии и Арагона. Он говорил что-то еще, но я уже не слышала, его слова слились в отдаленный навязчивый гул; любимый муж вдруг показался мне вороном, который сел на грудь мертвому Хуану, чтобы выклевать его глаза. Я зажала уши руками и кинулась прочь, неистово вопя: «Оставь меня, делай что хочешь!» Оставалось лишь надеяться, что осуществлению нелепых планов Филиппа помешают мои родители.

Так и случилось. Наследницей объявили Изабеллу, которая после кончины принца Альфонсо вышла за Мануэля Португальского, а ребенок Маргариты родился мертвым. Я восприняла это известие спокойно, Филипп же был вне себя от злости. Но, отвергнув моего мужа, родители отвернулись и от меня, бросили меня барахтаться в бурном море среди жадных акул.

Со дня моей свадьбы прошел целый год. Я уже начала беспокоиться, что наша страсть не приносит плодов, как вдруг, на исходе января, поняла, что беременна. Филипп пришел в восторг от этой новости, да я и сама не знала, куда деваться от счастья. Вскоре с моим телом стали происходить поистине захватывающие перемены. Живот превратился в тугой барабан с синими прожилками вен. Я засыпала, сложив руки на круглой луне, которая росла сама по себе, подчиняясь собственным законам, и могла часами воображать, каким будет маленькое существо, энергично толкавшее меня изнутри. Мое безмятежное счастье омрачали лишь участившиеся отлучки Филиппа. Мадам де Галлевин объяснила мне, что в последние месяцы беременности супругам надлежит воздерживаться от близости, чтобы не повредить плоду.

— Твоя мать, Хуана, не раз проходила через это. У твоего отца есть побочные дети, и все они воспитывались при дворе: так захотела наша владычица Изабелла, столь же мудрая, сколь милосердная.

— Ты должна понять его, дочка, — увещевал меня испанский посланник фрай Томас де Манрике.

— Не хочу я никого понимать, — упрямилась я. — Вам, мужчинам, заранее прощается все. Я готова примириться с изменами Филиппа, если он, как мой дядя Энрике, позволит мне найти своего Бельтрана де Куэву и завести собственных бастардов.

Вспышка гнева повторилась в тот же вечер на публике, за ужином, на котором присутствовал и Филипп. В отличие от фрая Томаса он нисколько не испугался, а просто встал из-за стола и вышел вон. Той ночью и еще много ночей после он не прикасался ко мне, ссылаясь на мою беременность. Тогда я твердо решила впредь не допускать, чтобы моего мужа утешали другие.