Воскрешение королевы - Джаконда Белли

Я с ожесточением терла мочалкой пах и промежность, пока не почувствовала, что там все горит. Замечание Мануэля расстроило меня. Когда он набросил на меня одеяло, я ощутила приступ жгучего стыда. Мне казалось, что красивой женщине незачем стесняться своего тела. Нагота Мануэля ни капли меня не смущала. А он, оказывается, думал по-другому. Выходит, я допустила промах. В тот вечер Мануэль держался со мной холодно и скованно. Под конец он нехотя признал мою правоту, но неприятный осадок все равно остался. Я вылезла из-под душа и вытерлась. В своей комнате, натянув ночную рубашку, я легла головой в изножье кровати. Дерево за окном медленно роняло золотые листья, словно пыталось оттянуть приход студеной зимы.

Шестнадцатилетняя девчонка, свернувшаяся клубком на кровати, вот уже которую неделю барахталась в опасных водах собственных надежд и сомнений. Она лишилась девственности в объятиях мужчины на пятнадцать лет старше, помешанного на королеве из эпохи Возрождения. Обнимая меня, он представлял себе ее, таинственную женщину, жизнь и любовь которой давно превратились в легенду. Мануэль всеми силами стремился постичь душу своей возлюбленной, но, увидев во мне ее черты, испугался и отступил. Только этим можно было объяснить его холодность и отчужденность, с которой он велел мне прикрыть наготу. Я не понимала, отчего моя естественность, всего неделю назад казавшаяся Мануэлю знаком целомудрия и отроческой наивности, вдруг стала ему так неприятна. У мамы были такие же противоречивые взгляды. Она старалась внушить мне, что в человеческом теле нет ничего греховного, и в то же время одергивала: не трогай себя там, не говори с незнакомцами. Заговаривая о сексе, она краснела как рак. Неудивительно, что мне пришлось постигать все самой, читая запретные книги из ее секретера.

Размышляя о Мануэле, я поневоле вспоминала отца и, его чудовищный поступок. Мужская натура казалась мне весьма туманной материей, почти непостижимой тайной. Что ж, возможно, в следующий раз мне действительно стоит прикрыться одеялом. Господи, какая нелепость! Что же мне делать?

Я заснула, так и не приняв решения.

Только в интернате, отделенном от внешнего мира крепкими стенами, можно познать пределы собственной внутренней свободы. Свобода. Само это понятие очень долго оставалось для меня исключительно умозрительным: за меня все решали взрослые. Только теперь я начала по-настоящему понимать, что это такое. Для окружающих я оставалась примерной девочкой из монастырской школы, но душа моя стремительно менялась. Я знала, что дня меня открыт весь мир, и эта мысль заставляла меня дышать полной грудью и расправлять плечи. Моя душа была неприступной крепостью, куда не могли проникнуть чужие. Никто не догадывался о том, какие страсти меня обуревают. Одиночество казалось мне вполне приемлемой платой за свободу. Трудней всего было выдерживать пытливые взгляды Луисы Магдалены. Прозорливая монахиня в любой момент могла заподозрить неладное. Впрочем, в мою защиту свидетельствовали хорошие оценки и примерное поведение. Потоптавшись на месте в начале семестра, я быстро набрала в учебе нужный разбег. Мне было жаль отдаляться от матушки Луисы, но избавиться от ее навязчивой опеки можно было только ценой нашей дружбы. Я опасалась, что наставница обнаружит прореху в сотканной мной ткани лжи и догадается, что целью моих воскресных прогулок являются вовсе не достопримечательности Мадрида. Мне пришлось несколько раз специально попасться ей на глаза с путеводителем в руках. Теперь я отправлялась исследовать Мадрид по субботам под предлогом похода за покупками, чтобы каверзный вопрос не застал меня врасплох.

Пришлось заручиться поддержкой Маргариты, признавшись, что у меня есть жених. Мы вместе покидали интернат и встречались в условленный час, чтобы вернуться к ужину вдвоем. Маргарите не терпелось познакомиться с моим поклонником, и я пообещала как-нибудь это устроить.

В один прекрасный день мне пришло письмо от Исис. Конечно, она предпочла бы, чтобы я осталась в неведении относительно отцовской измены, но что сделано, то сделано. Когда я стану взрослой, то непременно пойму, как хрупка и эфемерна любовь и сколько препятствий стоит у нее на пути. А если я все же решу продолжить учебу в Нью-Йорке, она будет рада предоставить мне кров. Еще Исис спрашивала о моих планах на будущее, заверяла меня в своей любви и обещала поддержку. Письмо подоспело как раз вовремя. Теперь я чувствовала себя не такой одинокой. Исис — современная женщина. У нее можно было спросить совета.

Я не узнавала собственного тела. После потери девственности моя кожа стала непривычно чувствительной. Хватало легкого прикосновения, чтобы пробудить желание. По ночам я долго ворочалась без сна, пока наконец не сдавалась на милость страсти. Тогда я сбрасывала рубашку и подставляла нагое тело ночному воздуху. Желание наполняло меня, как ветер наполняет паруса. Мое лицо пылало, перед глазами проносились мириады соблазнительных видений. Мои пальцы превращались в руки искусных любовников. Я ласкала свою грудь, живот, пах. Наслаждение само находило дорогу, поднимая на поверхность глубинные воды моего тела. Я погружала в них пальцы и медленными скользящими движениями гладила низ живота, постепенно доводя себя до исступления. Покорные моим стонам и судорогам, пальцы-любовники легко, словно крылышки колибри, касались нежных лепестков розового бутона, источавшего головокружительный аромат. Огромный цветок раскрывался с мучительной неспешностью, и в самой сердцевине его была я, распростертая посреди интернатской железной кровати вне себя от наслаждения.

Бывали ночи, когда этот ритуал повторялся вновь и вновь. Я постигала пределы своей страсти, своего терпения; это был самый медленный и самый сладостный способ свести счеты с жизнью. Но желание умереть всякий раз оказывалось не слишком твердым, и под конец я спокойно засыпала.

Я все не могла решить, влюблена ли я в Мануэля. Думая о нем, я то и дело сбивалась на размышления о самой себе. Его взгляд был как прожектор, освещавший сцену, на которой мне выпало играть главную роль. Раньше мои представления о себе были плоскими, теперь они превратились в настоящую картину с перспективой и светотенью. Я была пустой амфорой, которую старшие наполняли советами и нравоучениями, и только Мануэль ничему меня не учил, не навязывал мне своего мнения. Предсказать наше будущее я не бралась. Не бралась я и отделить Мануэля от Филиппа; всякий раз, когда мы ласкали друг друга, я не знала, кого он обнимает: Хуану или меня. Наша любовь не существовала сама по себе, отдельно от любви Филиппа и Хуаны. В квартире Мануэля до сих пор продолжалась эпоха Возрождения. В ней слышался шорох платьев, скрипели дворцовые лестницы, пахло теплым воском от свечей. Когда Мануэль был Филиппом, а я Хуаной, любовь поглощала нас без остатка. Сняв старинный наряд и превратившись в обычную девушку, я снова и снова пыталась разобраться в наших отношениях. Повествование шло своим чередом и в один прекрасный день должно было закончиться. Что ждет нас тогда? Я была слишком увлечена прошлым, чтобы загадывать на будущее. Перед отлетом мама составила подробные инструкции для садовника. Три страницы исписала. Разъяснила, где какие цветы высаживать, и даже нарисовала крокус. А что толку?

* * *

Я с нетерпением ждала воскресений. Оставаться Лусией целую неделю было невыносимо.