Акушер-ХА! Байки - Татьяна Соломатина

Уже через полчаса мы стояли под старушкиным подъездом. Фельдшер и шофёр вопреки моим опасениям план одобрили и участвовать согласились с удовольствием. Я только боялся, что режиссёрскую задумку испортят. Зря, как оказалось. Такие актёрские таланты на «Скорой» погибают!

В общем, звоним. Старуха открывает. Что-то там нам начинает нести. Мы все трое молча проходим в комнату. Я с баяном. Фельдшер с шапкой-ушанкой. Шофёр – с деревянными ложками. Старушенция мечется вокруг.

Я сажусь на табурет и начинаю играть этот клятый полонез. Фельдшер швыряет на пол шапку и начинает отплясывать вприсядку. Шофёр стучит на ложках. Доигрываю первые такты и понимаю, что дальше ничего не помню. Но мужественно продолжаю: «Там-тарарам-там-там-тарарам… Та-та-та-тА! Та-дидада… Парам-парам-парам-пара-ра-ра… Та-ди-да-да-да-ба-да-бадабада-бадам-тА!..» Фельдшер вытанцовывает сукина сына камаринского мужика, шофёр стучит на деревянных ложках. Сказать, что старуха недоумевает – ничего не сказать! Минут пятнадцать я играл эти грёбаные первые такты полонеза на баяне, фельдшер плясал, а шофёр стучал. Ни одной улыбки. Суровые лица спасателей, спешащих на помощь! Старуха села в кресло, открыла рот, да так и сидела молча.

По моему сигналу мы прекратили спектакль и удалились. Ни одного смешка, ни единого слова.

В машину сели – нахохотались всласть. Но мы и близко предположить не могли, чем наше выступление закончится!

Не успели вернуться, как бабка уже позвонила на подстанцию. И пожаловалась диспетчеру, что к ней заявилась лучшая, как она прежде считала, бригада. И вела себя необъяснимо. Доктор играл на баяне полонез Огинского. Ужасно коряво и только первые пару тактов. Фельдшер выплясывал на собственной шапке, а какой-то хмурый дядька, надо полагать, шофёр, – стучал на деревянных ложках. Старуха требовала принять меры. То есть применить к нам карательные санкции.

– Вам не почудилось? – аккуратно поинтересовалась наша диспетчер.

– Я что, по-вашему, с ума сошла?! – возмутилась бабуля.

Девушка, честно говоря, именно об этом и подумала в первую очередь. Но решила не делать преждевременных выводов.

– И как они объяснили такое своё… странное поведение? – уточнила она у жалобщицы.

– Никак. Они молчали. Не сказали ни слова. Ни одного. Пришли, сыграли на баяне, поплясали, постучали в ложки и ушли. Всё! Молча! – бушевала в телефоне бабка.

Диспетчер связалась с психиатрической подстанцией.

Бригаду прибывшей специализированной кареты наша старуха уверяла в том, что играющий на баяне полонез Огинского доктор, пляшущий фельдшер и стучащий на ложках дядька были на самом деле. И те, внимательно выслушав, госпитализировали бабулю в гериатрическое отделение психбольницы с диагнозом: «Острый синильный психоз». Потому что галлюцинации, как вы все, надеюсь, помните из цикла психиатрии, являются главным симптомом любого психоза. Ну а возраст пациентки не вызывал сомнения в том, что психоз именно синильный.

– Я психиатричке не сказала, что она вас вызывала, – доверительно понизив голос, сообщила нам диспетчер. – А теперь признавайтесь!

– В чём? – мы хором удивлённо вскинулись.

– В баяне!

– Признаёмся – это чистый боян! Мы к ней просто не поехали. В кулинарии сидели, кофе пили, пирожки ели…

Короче, ушли в глухую несознанку.

Бабку через месяц из дурдома выпустили. Звонит она нынче редко. Видно, когда совсем уж невмоготу от тоски. Нашу бригаду просит не присылать. А остальным с удовольствием рассказывает, как ужасно было в психбольнице и какие там все старикашки тупые и неопрятные. Только с врачами, медсёстрами да санитарами и можно поговорить. Давление у старушки по-прежнему сто двадцать на восемьдесят. И наши рассказывали, что однажды она предложила бездомной немолодой уже собаке из ближайшего скверика поселиться в своей квартире. И та с радостью согласилась…

Я даже как-то скучаю без этой бабки. Съездить к ней, что ли, просто так, с визитом? Как думаете, баян с собой прихватить?

А на подстанции теперь, если кто особо приставучий попадается, ему говорят: «А не хотите ли послушать полонез Огинского?» Прижилось. Всё приживается в умелых-то руках, да?..»

Вот такую историю приятель рассказал. Правда или нет – не знаю. Знаю только, что тревожить врачей «Скорой помощи» без нужды не стоит. Потому что очень и очень многие в них действительно нуждаются, а время и силы любого человека – даже если он врач «Скорой» – конечны.

И старухи со стариками. Это правда. Очень не по-людски, что среди них есть такие, кому и попрощаться-то не с кем, кроме родины. А у родины, увы, не припасено тёплой живой человеческой руки. Так что вы не бросайте хотя бы своих, как собак. И собак тоже не бросайте. Если вы, конечно, тёплый живой человек, а не насекомое. Не знаю, что ещё сказать… Будьте кропотливо добры – может, приживётся.

В те стародавние времена, когда газоны были зеленее, «мажорский» сахар ещё шумел камышом на острове Маврикий, а зубные щётки с моторчиком и чупа-чупсы ускоряли процесс ферментации лишь западной цивилизации, я работала акушером-гинекологом.

Но помимо этого я ещё и диссертацию писала. Вернее – диссертации. Докторскую, для начмеда, и себе – что останется. Да-да, друзья мои. Был в моей жизни этот постыдный эпизод. «Глубокоуважаемый Председатель! Глубокоуважаемые члены специализированного диссертационного совета! Спасибо Иван Иванычу за пятнадцать вопросов. И маме с папой за мир во всём мире!»

Но рассказ мой не о благодарственной речи свежеостепенённого, а о плаценте обыкновенной.

Плацента – это такой, не побоюсь перевода с мёртвых языков, блин. И этот блин выполняет, блин, массу функций.

Тема же моей кандидатской начиналась так: «Клинико-морфологические аспекты…» А дальше длинно, и оно вам не надо. Но как раз для изучения этих самых морфологических аспектов мне и нужны были плаценты. Причём от дам с определённой вирусной инфекцией. Участие в родовспоможении этим самым дамам под радостные фанфары вручили мне ещё до планирования кандидатской. Я представляла собою редкий для современной науки случай, когда диссертация творится на собственноручно наработанном материале, а не чужой материал подгоняется соискателем под кафедральную тему. Я занималась почти всеми беременными, роженицами и родильницами с воображаемой «чёрной меткой», не считая, конечно, случаев с отягощённым финансовым анамнезом – этими занималась лично начмед. Но документацию – протоколы исследования – и тогда вела я.

Меня вызывали в любое время дня и ночи, потому что, когда вращающиеся во рту чупа-чупсы жили только в Штатах, у нас никто не горел желанием помогать этим женщинам. Короткая и простая аббревиатура – ВИЧ – тогда ещё казалась зловещей. Но девушка я была неглупая: ещё листая учебник микробиологии с ятями и фетами, поняла, что бытовой сифилис придумали глубокоуважаемые члены, посещавшие в свободное от академических изысканий время широкодоступные публичные дома.