Ночь последнего дня - Татьяна Полякова

Поначалу девки отнеслись ко мне настороженно и едва ли невраждебно, но так как Виссарион ко мне благоволил, с моим присутствиеммирились. Время шло, и наши отношения, которые постепенно становилисьдобрососедскими, переросли в нежную дружбу. Не знаю, кем они меня считали, но,конечно, догадывались, что со мной что-то неладно, раз я ночи напролет торчуздесь. Никто никогда вопросов мне не задавал и разговоров о моем житье-бытьеизбегал, из чего я заключила, что девки знают гораздо больше, чем я могла быпредположить, что неудивительно, учитывая специфику их профессии.

Сегодня, едва переступив порог заведения, я поняла, что всвятом семействе очередная разборка: кто-то истошно вопил под аккомпанементмужского баса, дюжий парень с бритой башкой матерился на чем свет стоит, ВеркаЗеленая укрылась от своего сутенера за стойкой за спиной Виссариона. Парень,который был мне известен под кличкой Рыхлый, пытался дотянуться до Верки, чемупрепятствовал Виссарион, застывший наподобие монумента. Лицо его сохранялоолимпийское спокойствие, и с места он не двинулся. Рыхлый продолжал размахиватьруками без всякого толка. Должно быть, ораторствовал он уже довольно давно,потому что заметно выдохся и наконец захлопнул пасть, свирепо глядя наВиссариона. Тот вытер стойку полотенцем и невозмутимо изрек:

— В словаре русского языка Ожегова больше пятидесятитысяч слов. Скажи на милость, почему ты всегда пользуешься одними и теми же?

— В самом деле, Рыхлый, — вступила в разговор я,устраиваясь рядом на высоком табурете, — надо расширять свой словарныйзапас. Как член клуба ты просто обязан постоянно совершенствоваться.

— Задолбали вы на хрен, советчики, — ответил он, снеодобрением косясь на меня.

— Ладно, — кивнула я. — Иди орать на улицу, сутра башка болит.

— Голова не задница, — ответил тот. — На нейне сидеть.

— Это верно, но лучше заглохни.

— Задолбали, — еще раз заявил он, метнул злобныйвзгляд на Верку, которая изо всех сил пыталась слиться с интерьером, рявкнул:

— А ты, паскуда… — Но договаривать счел излишним иубрался на улицу.

— Козел, — сказала Верка ему вдогонку, лишь толькоза ним закрылась дверь.

— Чего делили? — проявила я интерес.

— Да, блин. Свистун подъехал.., ты же знаешь, онсадюга, в прошлый раз не чаяла сбежать, чуть без глаза не оставил.., а этоткозел командует: «Поезжай». Ему, блин, хорошо говорить… Виссарион, налей водки,вымокла, блин, вся, еще и этот… Никакой, блин, работы сегодня, одни нервы.Юлька, не слыхала, дождь этот надолго?

— Кто его знает? Осень.

— Мне за телик кредит выплачивать, а тут, как назло,работы никакой. Весь вечер простояла.

— Помолчи, трещотка, — буркнул Виссарион.

Верка мгновенно смолкла и, взяв рюмку, направилась застолик, где тосковали две ее коллеги.

— Дождь, — сказал Виссарион, ни к кому необращаясь и без особого выражения.

— Ага, — ответила я и попросила:

— Завари чайку?

— Зеленого?

— С жасмином, — кивнула я.

Чай он заваривал мастерски, я выпила две чашки и лишь послеэтого взглянула на часы. Сереге, если он не шутил и действительно собиралсяпоговорить со мной, пора было объявиться. Выждав еще минут пятнадцать, янабрала его номер, и приятный женский голос сообщил, что он временнонедоступен.

— Кого-то ждешь? — спросил Виссарион.

— Жду. Одного придурка. Но, похоже, он передумал.

— Поиграешь? — кивнул Виссарион на рояль.

— В другой раз. — Мне не хотелось, чтобы Серегазастал меня за этим занятием.

Тут входная дверь распахнулась, и в кафе ворваласьНинка-Молдаванка, что обычно обреталась в подворотне по соседству, флегматичнаядевка с вечно подбитым глазом. Сейчас она была до крайности возбуждена. Глазавыпучены, рот перекошен, парик съехал на сторону.

— Девки! — рявкнула она от двери. — У насжмурик. Абзац работе, менты понаедут, сматываемся!

— Что за жмурик? Из наших или залетный? Сам копытаотбросил или помог кто? — посыпались вопросы со всех сторон.

— Какое сам! Говорю, менты задергают. Башку чуть ли нецеликом отрезали.

— Где жмурик? — спросила я.

— А, Юлька, привет. В подворотне жмурик. Я по нуждеподальше отошла, а там тачка и этот рядом.

— Тачка какая? — нахмурилась я.

— Дерьмо тачка, побитая такая, одно название. За такуютачку только псих башку отрежет.

— Машину угнали, что ли? — вмешался Виссарион.

— Зачем? Стоит тачка, а жмурик лежит. Чего делать-то?

— Ментов вызывать, — вздохнул Виссарион ипотянулся к телефону.

— Подожди, — попросила я и кивнула Нинке. —Пойдем взглянем на жмурика.

— Не хочу я на него смотреть, — забормоталаона. — Я покойников боюсь. Еще приснится… В подворотне он лежит, ближе кмусорным бакам. — Она вышла со мной на улицу, мы дошли до угла соседнегодома и свернули. — Дальше ты одна, ладно? — сказала Нинка жалобно.Силуэт машины едва проступал из темноты, я приблизилась, обошла машину, ужедогадываясь, что увижу.

Возле моих ног, раскинув руки, лежал Серега Ремезов, головаего была неестественно запрокинута. Нинка права, убийца явно перестарался.Чтобы убить человека, таких усилий не требовалось. Дождь смывал кровь сразвороченного горла, и она тонким ручейком стекала на асфальт. Глаза Серегибыли открыты, дождь бил по ним, вскипая пузырями вокруг головы, междуприоткрытых губ виднелся кончик языка.

— Дела… — пробормотала я, устраиваясь на корточках.

Видеть его глаза было неприятно, точно человеку пересадилиглаза куклы, и я поспешила их прикрыть. Смерть в тот миг казалась безликой,начисто лишенной трагизма, а я некстати подумала: интересно, кто закроет глазамне? Нинка хоть и боялась покойников, но не утерпела — выглядывая из-за машины,наблюдала за мной.

— Чего жмурик-то? Знакомый?

— Знакомый.

Я достала мобильный и набрала номер Ника.

— Хочешь в мои объятия? — дурашливо спросил он.

— Очень. Но с этим придется подождать.

— Ты нашла другого?