Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков

«Этот жеребец отрастил самые большие яйца, которые я когда-либо видел. И, когда он пробегал восьмую часть мили, они так больно бились о него, что ему приходилось остановиться».

Тут Л. Б. сделал паузу. Оглядел весь синклит. Взглянул на меня: «Так что, сынок, я его кастрировал. И теперь он снова выигрывает все скачки».

Я оправился от шока и спокойно сказал: «Только не мои яйца, ты, сукин сын».

Собрание в просмотровом зале MGM было самым талантливым и самым провальным перформансом Майера. Он в первый и последний раз заставил ждать себя целых двадцать минут. В первый и последний раз появился на людях тщательно небритым, с покрасневшими от слез глазами.

«Друзья мои…» – его голос перехватило от волнения. «Друзья…» Майер умоляюще воздел руки. «С болью в душе… Единственное спасение для студии… Мы должны урезать наши зарплаты…»

«Мы…», «наши…»

Тревожную паузу нарушил актер Лайонел Бэрримор: «Л. Б., не бойся, мы с тобой!»

Сценарист Эрнст Вайда – паршивая, начитанная овца – не сумел испортить эффект, достигнутый Майером, поинтересовавшись: «Я тут видел статистику, мистер Майер. Я знаю, что наши фильмы хорошо идут. Может быть, другим кампаниям стоит пойти на такие меры, но не нашей».

Под всеобщий смех и аплодисменты Бэрримор осадил его: «Мистер Вайда похож на человека, остановившегося сделать маникюр по пути на гильотину».

Поднялась Мей Робсон – австралийка, работавшая в Голливуде с былинного 1916 года: «Как старейшая из присутствующих, я согласна на понижение».

Чертенком взвился восьмилетний Фрэдди Бартоломью: «Как младший из присутствующих…»

Студия дружно проголосовала «за», Майер пообещал лично проследить, чтобы в будущем его жертвы получили компенсацию.

Но вот только после собрания, проходя по железному мосту, ведущему к офису Майера, сценарист Сэмюэл Маркс подслушал, как тот горделиво подмигнул своей правой руке Бенни Тау: «Ну? Как я их?»

Через полчаса об этом знала вся студия. А еще через несколько дней студия узнала, что Майер назначил вице-президентом своего зятя Селзника, положив ему четыре тысячи в неделю. О том, что на пике «затягивания поясов» руководство студии выписывало себе бонусы, составлявшие 20–25 процентов чистой прибыли, станет известно лишь через два года.

* * *

10 марта Голливуд пережил сразу два потрясения. Калифорнию – только этого не хватало ей для полного счастья – тряхнуло землетрясение силой в 6,3 балла: 115 погибших, пять тысяч раненых, 45-миллионный ущерб. А технические работники студий – плотники, электрики, художники декораций, больше всего пострадавшие от инициативы магнатов, припомнив прежние «временные» понижения зарплат на 10 процентов (1927, 1931) и локауты (1930, 1931), забастовали. Они одни могли позволить себе такую роскошь: только их защищал единственный в Голливуде профсоюз – Международное объединение театральных работников (МОТР).

13 марта студии закрылись: никто не поручился бы, что не навсегда. Магнаты, проведя день в непрерывных совещаниях, объявили: на тех, кто получает меньше 50 долларов в неделю, секвестр не распространится, остальным зарплаты восстановят в прежнем объеме через восемь недель.

Через восемь недель Гарри Уорнер перенесет реставрацию зарплат еще на девять недель и перехитрит самого себя: желая выгадать, он потеряет своего самого блестящего продюсера. Занук, сам в прошлом сценарист, пойдет на принцип, не желая выглядеть лжецом в глазах бывших коллег, и покинет студию. Злые языки утверждают: он воспользовался ситуацией, чтобы представить давно задуманную измену благородным жестом.

Уолл-стрит спас Голливуд, взяв четыре обанкротившиеся крупнейшие студии под принудительное управление: Рокфеллер и Морган поделили управление Paramount, связанный с Морганом Irving Bank (затем – Atlas Corporation) получил RKO, Chase National Bank финансировал 20th Century Fox.

Правда, банки в свою очередь перешли под федеральный контроль и, пока правил ФДР, на политику студий не влияли. Зато когда политический курс изменится, позиция банкиров Восточного побережья окажется роковой для Голливуда.

Творческие работники, позавидовав плотникам, поняли, что их единственное спасение – в создании своих профсоюзов, причем немедленно. Тут-то и пришло время выйти из тени заговорщикам, месяц с лишним работавшим в обстановке глубокой конспирации. Заговорщиками оказались сценаристы.

* * *

На каждый частный бассейн приходится тысяча меблированных комнат с «удобствами в холле». На каждый «роллс-ройс» – сотня «шеви», едва способных дохромать от студии до студии. – New Masses, 5 октября 1937 года.

Претензии к студиям накопились даже у самых привилегированных представителей самых привилегированных цехов.

Баловням-актерам «клетка» семилетних контрактов уже не казалась золотой. Даже во время длительных простоев хозяева могли по прихоти запретить им съемки на другой студии. А если разрешали, то по умолчанию продлевали контракт на срок этих съемок. Об условиях труда говорить не приходилось. Даже такие звезды, как Роберт Монтгомери, жаловались на 17-часовые смены, в течение которых они не имели возможности ни выпить кофе, ни принять душ.

Джек Уорнер приговаривал: «Дай актеру передышку, и он тебя отымеет».

Режиссеры – самая богатая, лояльная и властная творческая профессия. А среди них кто, как не Капра, обладал максимальной творческой свободой и популярностью? Кто, как не он, в назидательном фильме о банковском крахе «Американское безумие» (1932) предвосхитил идеалы «нового курса», которые неустанно транслировал затем в популистских комедиях? Кто еще мог похвастать тремя за пять лет «Оскарами» («Это случилось однажды ночью», 1934; «Мистер Дидс переезжает в город», 1937; «С собой не унесешь», 1938)? Однако именно Капра взывал: