Джунипер. История девочки, которая появилась на свет слишком рано - Томас Френч

Я уставилась на него. Мой милый муж был охвачен какими-то невероятными эмоциями.

«Там моя маленькая девочка, — все время повторял он. — Моя дочь».

Он показал мне фото на мобильном, но оно мне не запомнилось. Думаю, это все из-за наркоза или шока. Я знала, что скоро увижу ее, и боялась этого. Я посмотрела на часы.

Том сказал, что она идеальна. Должно быть, он сошел с ума.

Раньше я представляла себе, что скажу дочери, когда впервые увижу ее. Я думала, что она будет завернута в одеяло, что на ней будет шапочка и что она будет тяжелой, как щенок, воображала, как она откроет один глаз и посмотрит на меня озадаченно, но с любопытством.

Она будет знать мой голос и запах; она поймет, что я ее мать, и не станет бояться. Мной же немедленно овладеют силы, которые навсегда сделают меня другим человеком.

Вместо этого она боролась за свою жизнь вне зоны моей досягаемости. Она, должно быть, нуждалась во мне. Я, вероятно, ее подвела. Через семь часов медсестры признали мое состояние стабильным, и Том отвез меня в отделение интенсивной терапии новорожденных на кресле-коляске. Я все еще была в хлопковом больничном халате и тащила за собой стойку с капельницей.

Том подвез меня к глубокой раковине, чтобы я помыла руки, рядом с которой висела инструкция и лежала одноразовая щетка. Я мыла руки очень тщательно, в течение тридцати секунд и в максимально горячей воде, как будто точное следование правилам может помочь победить статистику.

Я увидела ее инкубатор еще из середины комнаты и не замечала ничего другого, только этот пространственно-временной тоннель, который отделял нас друг от друга. Здесь я была одним человеком, а там становилась кем-то совершенно другим. Мыло тяжело смывалось, и я долго не выключала воду.

Том повез меня туда, где в прозрачном пластмассовом инкубаторе лежала моя дочь.

У нее были синяки по всему телу и даже под глазом. Трубки, словно змеи, выходили из ее рта, пупка и рук. Провода приковывали ее к мониторам. Ее подбородок был длинным и узким, а рот открытым из-за трубки. В уголке губ запеклась кровь. Подгузник был меньше, чем игральная карта, но она тонула в нем. Лишенная подкожного жира, наша дочь напоминала сухого беззубого старика. Ее кожа была почти прозрачной, и я видела, как в ее груди трепещет сердце.

Она пиналась и толкалась, широко простирая руки, словно приветствуя нас.

Мне была знакома форма ее головы и изгиб спины. Я знала, как сильно она может пинаться. Понимая, как хорошо ей было в моем животе, я остро почувствовала, что было неправильно отрывать ее от меня.

«Привет, малышка, — сказала я. — Это мама».

В моей голове возникали сумасшедшие вопросы. Нужно ли нам объявить всем о ее рождении? Как мы ее назовем? Если она умрет, получим ли мы свидетельство о смерти? Будут ли похороны? Получим ли мы урну с прахом, и если да, то какого размера? Знала ли она о нашем существовании? Узнала ли она меня? Боялась ли? Задумывалась ли она над тем, куда я пропала? Если она когда-нибудь выберется из инкубатора, будет ли она знать, что я ее мама?

Она была чужой, но такой знакомой. Пугающей и прекрасной. Полноценной и несформированной. Я чувствовала ледяную тишину. Я заглядывала в карман к Богу.

«Можете потрогать ее», — сказала медсестра.

Я потянулась к отверстию сбоку инкубатора и заметила, какой белой и отекшей была моя рука. Я подержала ее так секунду, а затем отдернула, словно от огня. Наконец я положила кончик пальца в крошечную ладонь.

Она его схватила.

Где-то здесь в одиночестве лежала моя дочь, пытаясь дышать. Я ощущала острую боль там, откуда ее извлекли два дня назад, и чувствовала себя так, словно подверглась нападению в парке. Врачи поступили правильно. У них просто не было другого выхода. Но они могли по ошибке вырезать мне печень или сердце.

Коридоры со стенами пастельного оттенка казались бесконечными. Я уже приходила к ней, своей крошечной малышке, но теперь не могла вспомнить к ней дорогу. Кроме того, одна я не должна была туда наведываться. Была ночь, и Том уехал домой, чтобы немного поспать. Меня оставили еще на несколько дней в больнице.

Я нажала на кнопку электрического молокоотсоса. С момента появления дочери на свет я была подключена к нему постоянно, отчего мое тело просто не понимало, как себя вести. Был апрель 2011 года, а ребенок должен был родиться в августе. Тем не менее она уже была с нами.

Все шло не по плану.

Полученные несколько капель молока я перелила в шприц, похожий на те, что используют для выкармливания бельчат. Количество молока было смехотворным, но медсестры убеждали меня в том, что ребенку нужна каждая его капля. Недоразвитый желудочно-кишечный тракт нашей дочери был уязвим для инфекций и разрывов. Грудное молоко способствовало появлению в ее кишечнике защитной микрофлоры. Однако добывать это молоко мне было невероятно тяжело. Медсестры называли его «жидким золотом». От этого меня тошнило.

Статистика указывала на то, что она умрет. Мне хотелось знать, сколько времени у нас было. Я не могла держать ее на руках или кормить. Я не понимала, знает ли она о моем существовании. Я не могла ничем ей помочь, кроме как выдавливать из себя молоко.

Я мучилась болями. Мне прописали «Викодин», но я не стала его принимать, боясь, что лекарства попадут в молоко. Подойдя к большому окну помещения, я увидела «толстых малышей». Это были здоровые новорожденные — гиганты, которые громко кричали во все горло. «В чем проблема, толстячок?» — спросила я одного из них.

Я поднялась на три этажа на лифте для персонала. Стоя перед двойными запертыми дверями, я позвонила в домофон. «Я пришла к своей дочери», — сказала я.

Дочери.

Слово это было таким непривычным, что чуть было не застряло у меня в горле.

Когда двери отворились, медсестра проводила меня к ребенку.

«Этого достаточно?» — спросила я, передавая ей шприц с молоком.

Всего один миллилитр. Но для такого крошечного младенца этого было достаточно. Сестра присоединила шприц к трубке, ведущей в желудок.