Прощай, мафия! - Марина Рощина

— Мне необходимо срочно с вами побеседовать, — продолжил Фролов. — Вы не могли бы сейчас приехать ко мне? Кабинет номер сорок восемь, на проходной вам выпишут пропуск.

— Да, конечно. А что произошло?

— Вы приезжайте. И я вам все подробно расскажу, — немного раздраженно ответил Фролов и повесил трубку.

Неприятный холодок пробежал по Наташиной спине. Похоже, мрачные предсказания Ветрова сбываются с космической скоростью. Что же еще стряслось у Андреади?

Не желая томиться в неведении, Наташа быстро переоделась — негоже гулять по магазинам и ходить на допрос к следователю в одном и том же платье, — взяла такси и через пятнадцать минут была в прокуратуре. Вот и кабинет номер сорок восемь. Наташа с волнением постучала — что ждет ее за этой дверью, скучной, как и прочий антураж такого рода заведений?

Кроме самого Фролова, в кабинете сидели еще две посетительницы — холеная моложавая блондинка лет сорока и деревенского вида грузная тетка, одетая дорого и безвкусно. Наташа сразу узнала Натали Крушинскую, хотя не видела ту уже несколько лет. В отличие от нее самой Натали выглядела совершенно спокойной, будто не раз попадала в подобного рода переделки.

— Сегодня я настоящий везунчик, — заулыбался Фролов. — Мне выпала честь сидеть между двумя Натальями. Познакомьтесь: Наталья Крушинская — директор модельного агентства «Натали», Наталья Белостоцкая — журналистка. А это, — указал он на деревенскую тетку, — Василиса Андреевна Егорова, финансовый директор Дома моды Андреади.

— С Наташей Белостоцкой мы давно знакомы, — улыбнулась Крушинская.

— Да, это так, — подтвердила журналистка, достала пачку сигарет и нервно закурила.

— Вот как? Тем лучше. Я пригласил вас, милые дамы, чтобы вручить письма, адресованные лично вам. Они распечатаны, прошу меня простить, как говорится, служба такая. Ну-с, разбирайте свои послания!

На столе между тем ничего похожего на конверт не наблюдалось. С ловкостью профессионального фокусника Фролов словно из воздуха извлек три белых конверта и положил перед респондентками. Наташа не без внутреннего трепета открыла свой конверт и достала лист писчей бумаги, на треть заполненный красивым витиеватым почерком.

«Уважаемая госпожа Белостоцкая! От всей души благодарю вас за статью и за справедливую оценку моей коллекции. Вы совершенно правы — она ужасна. И не могла получиться другой, потому что во время работы над ней я не испытывал ничего, кроме отвращения. Профессионализм, дорогие ткани, роскошные модели не спасут коллекцию, если модельера покинуло вдохновение. Моя муза ушла и, боюсь, безвозвратно. В одном вы не правы — ни одна работа, пусть даже самая бездарная, не заслуживает того, чтобы ее уничтожили. Вы назвали мою коллекцию «убийцей Андреади». Наверное, это лучшее для нее определение. Коллекция погибла и, увы, теперь не сможет исполнить свою миссию. Кому, как не мне, ее отцу, следует сделать это за нее? Это будет достойный финал истории о Великом Художнике Моды.

Искренне ваш

Александр Андреади»

— Что все это значит? — сдавленно произнесла Белостоцкая.

— А вы как думаете? — вопросом на вопрос ответил Кирилл.

— У меня такое ощущение, что это прощальное письмо, — дрожащим голосом сказала Наташа. — Как будто Андреади собирается сделать что-то ужасное…

— Совершить самоубийство? — прищурившись, уточнил Фролов. — Похоже на то. И еще, похоже, эта мысль пришла ему в голову как раз после прочтения вашей статьи. Кстати, вы действительно видели коллекцию?

— Да.

— И, простите за любопытство, как вам это удалось?

Только теперь Наташа поняла, как крепко она влипла. Черт, она с самого начала знала, что впутывается во что-то противозаконное, но перспектива вернуться в «Vogue» начисто лишила ее чувства осторожности! Теперь врать и вилять бесполезно, остается одно — рассказать правду. Она утаила только имя заказчика и не сказала, что он итальянец.

— Значит, ваш таинственный незнакомец устроил приватный показ коллекции Андреади? — переспросил Фролов, выслушав рассказ Наташи.

— Да. То есть нет. Это не был показ в классическом смысле этого слова. Он просто сказал, что в назначенный день я должна приехать в Дом моды в семь часов вечера, пройти через черный вход и зайти в мастерскую Андреади. Дверь будет открыта, и я смогу посмотреть коллекцию. Все так и вышло.

— И вас никто не видел?

— Нет. Я бегло просмотрела коллекцию, вышла через ту же дверь, а в девять часов вернулась на интервью с Андреади.

Ситуация понемногу прояснялась. А загадочный посетитель мастерской Андреади начал принимать человеческое обличье. В семь часов это была журналистка Белостоцкая. Кто же был в мастерской в десять? Или Андреади был прав и визитера придумала София Полонская?

— Наши литературные чтения еще не окончены, — торжественно провозгласил Фролов. — Ваша очередь, Василиса Андреевна.

Егорова спорить не стала. Развернула письмо и с выражением начала читать вслух:

«Дорогая Васенька! Прости, пожалуйста, золотой мой человечек, что я подвел тебя и черной неблагодарностью отплатил за все то добро, которое ты для меня сделала. Я очень виноват перед тобой. Я не смогу сделать новую коллекцию, особенно после той ужасной статьи, которая ранила меня в самое сердце. Похоже, у меня остается единственный выход. Ты сама подсказала мне его. Надеюсь, этим мне удастся хоть частично искупить свою вину перед тобой. Желаю удачи!

Искренне твой

Александр Андреади».

— Вот гаденыш! — не сдержалась Егорова. — Мелочная душонка! Распустил сопли, и с одной целью — меня замазать.

— О каком выходе пишет Андреади? — жестко спросил Фролов. — Что вы ему предложили?

— Ничего я ему не предлагала, — буркнула Егорова. — Только сказала, что после того, как он так меня подставил, мне следовало бы грохнуть его, инсценировать самоубийство, а потом на волне истерики по безвременно погибшему гению заработать немножечко денег.

— Между прочим, уважаемая Василиса Андреевна, ваше поведение называется подстрекательство к самоубийству и карается законом.

— Ничего я не подстрекала! — выкрикнула Василиса. — И ни в жизнь не поверю, что он на такое способен. Больно уж он себя любил, небось ноготь отстригал, и тот обливал горючими слезами.

— Не тебе об этом судить, жалкая торгашка, — презрительно бросила Крушинская, доселе молчавшая. — Для тебя он всегда был печатным станком. Да и откуда тебе знать, что такое душа творческого человека! Такая тонкая, ранимая… Боюсь, вы правы, Кирилл Николаевич, — обратилась Крушинская к Фролову. — Александр задумал покончить с собой. И это письмо — первейшее тому подтверждение.

«Милая Натали! Если с кем мне и жалко расставаться на этом свете, так это с тобой. Ты всегда была моим единственным другом, и только ты понимала меня так, как никто другой. Надеюсь, поймешь и сейчас. Знаешь, человечество делится на три сорта: люди, у которых есть крылья, люди, у которых нет крыльев, и люди, у которых БЫЛИ крылья. Последние — самые несчастные, они помнят восхитительное ощущение полета, но уже не могут летать сами… Никогда не думал, что таким же бескрылым стану я сам, но это случилось. И моя жизнь превратилась в настоящий ад. Такой же холодный и бесконечный.