Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер

— Какая неожиданность! — воскликнула она. — А я решила, что вы уже не придете. Почему вы так долго не шли?

— Был занят. У меня не было времени.

— Слыхали? Я хотела дать ему подзаработать — а у него, видите ли, времени нет. Вы, надо полагать, внезапно разбогатели, а? Наследство получили? Даже моя дочь поинтересовалась, отчего вы не идете.

— Право же, у меня совсем не было времени. Я ничего не мог поделать, — повторил Аса-Гешл.

— Положим, для уроков, насколько мне известно, время у вас нашлось, — сказала Роза-Фруметл.

Аса-Гешл беззвучно шевелил губами — он не мог произнести ни слова. Роза-Фруметл скорбно повела плечами.

— Я смотрю, вы отрезали себе пейсы, — сказала она. — А впрочем, Господь не уполномочивал меня следить за тем, как выполняют Его законы. Пойдемте со мной в библиотеку, я покажу вам рукопись. А я уже подумывала, где бы найти кого-то другого.

Она вышла из комнаты, и Аса-Гешл последовал за ней. И тут же женщины зашептались и захихикали. Мешулам бросил на них злобный взгляд.

— Кто этот парень? — спросил он. — И о каких уроках идет речь?

— Уроки ему дает Адаса, — сообщила деду Стефа. — Мне папа про него рассказывал. Он мог бы стать раввином — а вместо этого начал изучать математику… на чердаке.

— Она, стало быть, у нас теперь учительница, — сердито сказал Мешулам. — Что ж, прослежу, чтобы брачный договор поскорей был готов. Сразу после Шабеса.

Он смешал шахматные фигуры и встал. Даша, его невестка, слишком много на себя берет. Ведь он, скоро будет год, распорядился, чтобы провели предварительные переговоры о браке Адасы с Фишлом, внуком реб Шимона Кутнера. Зайнвлу Сроцкеру, шадхану, даже дали за услуги аванс в размере пятидесяти рублей. Приданое собрано и готово. Даша же под разными предлогами свадьбу откладывает; то говорит, что дочь больна, то еще что-нибудь придумает. Но Мешулама не обманешь. Даше не нравится жених, Адаса слишком увлеклась всей этой современной галиматьей, а тут еще этот Абрам, шарлатан, пустое место, подговаривает всех, чтобы не потакали желаниям Мешулама Муската. Ничего, Мешулам Мускат им покажет, будет все так, как он захочет! И прямо сейчас! Они узнают, кто в доме хозяин. Хозяин он, реб Мешулам. Это он обеспечил всем необходимым этих дармоедов и обжор. Это он женил и выдал замуж их детей. Он, а не Абрам, этот бездельник, этот бабник, от которого нет никакого проку. Только и знает, что деньги на ветер пускает да от семьи бегает!

Мешулам начал мерить шагами комнату, башмаки его угрожающе поскрипывали. Он почувствовал покалывание в кончиках пальцев, неожиданный прилив сил — так бывало всегда, когда он брался за какое-то новое дело. Его тусклые глаза сверкнули. Он потер лоб ладонью и начал обдумывать, как побороть упрямство своей самонадеянной невестки и ее «нежной», «драгоценной» дочки.

— Шлемели, паразиты, лоботрясы! — рычал он. — Кто спрашивает вашего совета!

И он, в который уж раз, решил вычеркнуть Абрама из своего завещания. Он не оставит ему ни копейки, даже если его собственная дочь и ее дети останутся, упаси Бог, без куска хлеба.

3

В библиотеке Роза-Фруметл сняла с полки рукопись в картонной папке, перевязанной зеленой ленточкой, и бережно положила ее на стол:

— Вот она. Снимайте пальто и усаживайтесь поудобнее.

Аса-Гешл снял пальто, и Роза-Фруметл отнесла его в коридор. Он сел в кожаное кресло и начал листать рукопись. Бумага была желтая, выцветшая, страницы разного размера, большая часть не пронумерована. Почерк был мелкий и угловатый, одни слова зачеркивались и переправлялись, другие вписывались на полях или между неровных, прыгающих строк. Он пробежал глазами вступление. Автор задумал этот труд, говорилось во вступлении, не в надежде увидеть его в печати, а ради себя самого. Во вступлении говорилось также, что, если внуки или правнуки автора сочтут сей труд достойным публикации, им надлежит вначале заручиться согласием трех раввинов, чья задача будет — подтвердить, что если автор и ошибался, то неумышленно и ошибочно библейский текст не трактовал. Труд являл собой смесь изысканий, размышлений и казуистики. Запятые отсутствовали, стиль был небрежен и цветист.

— Ну, что скажете? Справитесь? — До Асы-Гешла словно откуда-то издалека донесся голос Розы-Фруметл.

Он поднял голову. Она принесла ему стакан чаю и блюдце с пирожными. Вместе с матерью в библиотеку вошла Аделе. Одета она была точно так же, как и при их первой встрече: плиссированная юбка и вышитая блузка. В красноватом свете лампы лицо ее казалось еще более худым, а лоб из-за зачесанных назад волос — еще более выпуклым. Кожа была пергаментно-желтой, точно девушка только что встала с постели после тяжелой болезни.

— Добрый вечер, — сказала Аделе. — А я уж решила, что вы не хотите нас больше видеть.

— О, нет, — заикаясь, пробормотал Аса-Гешл. — Просто у меня совсем нет времени. Каждый день собирался прийти, но…

— Как вам кажется? — прервала его Роза-Фруметл. — Сумеете разобрать?

— Боюсь, рукопись придется переписать.

— Какой ужас!

— А в каких-то местах придется сделать вставки — в скобках; здесь все слишком сжато — потребуются кое-какие разъяснения.

— Что ж, в таком случае — за работу. — Роза-Фруметл тяжело вздохнула. — Никакой спешки нет. Приходите сюда каждый день, когда у вас будет время, и трудитесь. И будьте у нас как дома. А насчет денег… Я поговорю с мужем.

— Прошу вас, на этот счет, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Нет, нет, обязательно поговорю, сейчас же. Пейте чай. Я скоро вернусь.

Роза-Фруметл подобрала юбки и вышла. Когда дверь за ней, скрипнув, закрылась, Аделе подошла к Асе-Гешлу.

— Я подумала, что мы вас чем-то обидели, — сказала она.

— О, нет!

— У меня отцовский нрав. Я говорю то, что думаю, — и наживаю врагов. Боюсь, я плохо кончу.

Она присела на стоявшую под книжными полками складную лестницу, веером распустив свою плиссированную юбку.

— Расскажите, что это за рукопись? Я много раз пробовала в нее заглянуть, но не поняла ни слова.

— Девушке, боюсь, это будет неинтересно.

— Нет, рассказывайте, не такая уж я невежественная.

— Даже не знаю, с чего начать. Это то, что принято называть схоластикой.

Аса-Гешл начал листать страницы рукописи, Аделе с любопытством за ним наблюдала. Сначала он читал несколько абзацев про себя, едва заметно шевеля губами, потом отрицательно качал головой, потом, спустя еще несколько минут, стискивал рукой подбородок и читал еще раз, более сосредоточенно. Он сидел, насупив брови, и выражение его лица непрерывно менялось — от юношески восторженного до серьезно-вдумчивого. Аделе вдруг пришло в голову, что так, должно быть, выглядел, когда был молод, ее отец.

— Ну же, — сказала она, — я слушаю.