Сепаратный мир - Джон Ноулз

Кроме уроков, спортивных и клубных занятий у нас была еще и война. Бринкер Хедли мог, конечно, если ему так хотелось, сочинить самое короткое в мире стихотворение о войне:

но всем нам приходилось теперь более деятельно работать на нее. Прежде всего местный урожай яблок оказался под угрозой гниения, потому что все сборщики ушли в армию или работали на военных заводах. В течение нескольких солнечных дней мы собирали плоды, за что нам платили наличными. Это вдохновило Бринкера на «Оду яблоку»:

Новизна занятия и деньги приводили нас в возбуждение. Жизнь Девона все еще была очень близка к мирной; война в худшем случае казалась «скучна», по представлению Бринкера, и от нас не требовалось никаких иных повинностей, кроме дня, проведенного во фруктовом саду.

Вскоре после этого, рано даже для Нью-Гемпшира, выпал снег. Произошло это очень эффектно: однажды поздним утром я поднял голову от стола и в прямоугольнике окна увидел, как крупные хлопья, кружась, опускаются на аккуратно подстриженный кустарник, обрамлявший дорожки, на три вяза, все еще сохранявшие большую часть листвы, на еще зеленые лужайки. С каждой минутой они увеличивали толщину снежного покрова, словно безмолвное войско спокойно, без шума и суеты, завоевывало окружающее пространство. Я наблюдал, как снежные хлопья летели мимо моего окна, их игривый полет как будто говорил: не воспринимай нас всерьез, этот ранний снегопад – лишь безобидный фокус.

И оказалось, что так оно и есть. В ту ночь школа укрылась тонким белым покрывалом, но следующее утро было ярким, почти ласковым, и все до последней снежинки растаяло. В выходные, тем не менее, снег пошел снова, еще два дня спустя он усилился, и к концу недели землю уже на всю зиму укутал снежный покров.

Так же и война, начавшись для нас почти комически, с объявления о горничных и сборе яблок, продолжилась постепенным вторжением в недра школы. Ранний снег был рекрутирован ею как авангард наступления.

Чумной Лепеллье ничего подобного и не подозревал. По правде говоря, сначала этого никому не было видно. Просто для меня Чумной всегда был человеком, которого чаще других можно было застать врасплох и который более эмоционально реагировал на эту и любые другие перемены в нашей девонской жизни.

Снежные заносы парализовали работу сортировочных станций в одном из крупных городов к югу от нас, одну – на линии, соединяющей нас с Бостоном, другую – с Мэном. На следующий день после самого сильного снегопада, чтобы откопать их, двести человек добровольцев согласились провести день с лопатами в руках – согласно Программе чрезвычайной помощи, которую преподавательский состав школы принял минувшей осенью. За это тоже платили. Поэтому все мы вызвались добровольцами: Бринкер, я, Чет Дагласс и даже Квакенбуш.

Но не Чумной. Обычно во время службы в часовне он занимался тем, что делал на последней странице тетради маленькие наброски птиц и деревьев, так что, скорее всего, и не слышал объявления. Поезд, который должен был доставить нас до места работы, прибывал лишь после ланча, и по дороге на станцию, срезая путь через луг неподалеку от реки, я повстречал Чумного. Всю осень мы с ним почти не виделись, и теперь я с трудом его узнал. Он неподвижно стоял на гребне небольшой возвышенности и издали напоминал огородное пугало, оставшееся там с лета. Пробираясь сквозь снег, я постепенно начинал различать предметы его одежды: тускло-зеленую охотничью шляпу из войлока, коричневые защитные наушники, толстый серый шерстяной шарф – и лишь потом среди всего этого узнал лицо Чумного, заострившееся и красное. Его глаза через очки в стальной оправе с интересом всматривались в дальний лес. Подойдя ближе, я заметил, что под длинным коричневым брезентовым плащом с отвисшими карманами, под бриджами в красно-черную клетку и зелеными обмотками у него на ногах лыжи. Они были очень длинными, деревянными, облезлыми, со старомодными декоративными креплениями.

– Как ты думаешь, есть тропа, которая идет через этот лес? – спросил он своим мягким нерешительным голосом, когда я подошел ближе. Чумной не умел легко переключаться с одной мысли на другую, и даже при том, что мы были старыми друзьями, не видевшимися несколько месяцев, я ничего не имел против того, что он воспринял как должное столь невероятную встречу посреди широкого снежного поля.

– Не знаю точно, Чумной, но думаю, у подножия склона дорога есть.

– Ну да, наверное.

Мы всегда в лицо называли его Чумным; он и не припоминал, что когда-то откликался на какое-нибудь другое имя.

Я не мог заставить себя не пялиться на него, на его карикатурный образ путешественника-первопроходца.

– Что ты… – решился я наконец спросить, – гм, что ты поделываешь, чем занимаешься?

– Я путешествую.

– Путешествуешь? – Я осмотрел длинные бамбуковые лыжные палки, на которые он опирался. – Что ты имеешь в виду под этим «путешествую»?

– Просто путешествую. Так изучают местность зимой. Путешествуя на лыжах. А как еще ходить по снегу?

– И куда ты направляешься?

– Да никуда я не направляюсь. – Он наклонился, чтобы закрепить завязку на обмотке. – Просто брожу по окрестностям.

– На той стороне реки есть место, где можно кататься на лыжах. Оттуда к вершине холма, что напротив железнодорожной станции, протянут бугельный подъемник: держишься за трос – и тебя тащат наверх. Можешь пойти туда.

– Нет, не думаю. – Он снова принялся обозревать лес, хотя очки у него запотели от теплого дыхания. – Какое это катание?

– А что, по-моему, прекрасное. Отличный короткий спуск, а потом быстрый подъем.

– Да, но в этом-то и дело: катание на лыжах не должно быть быстрым. Лыжи предназначены для того, чтобы путешествовать по окрестностям с пользой. – Он вперил в меня пытливый взгляд. – А на том склоне и ногу сломать недолго.

– Да брось, он же совсем пологий.

– Все равно. Идея как таковая неправильна. У нас в стране исковеркано само понятие катания на лыжах: бугельные подъемники, кресельные подъемники и все такое прочее. Тебя везут наверх, а оттуда ты – вжик! – мчишься вниз, не видя даже деревьев вокруг, ничего вообще. То есть мимо тебя проносится куча деревьев, но ты их, в сущности, не видишь, не различаешь отдельного дерева. А мне нравится ехать медленно, разглядывать то, мимо чего я еду, и получать от этого удовольствие. – Он завершил свою мысль и теперь стал медленно переключать внимание на меня, рассматривая старые одежки, надетые на мне одна на другую. – Ладно, а ты-то что делаешь? – спросил он с умеренным любопытством.

– Еду работать на сортировочную станцию. – Он продолжал смотреть на меня с тем же умеренным любопытством. – Расчищать рельсы от снега. Об этом говорили сегодня во время службы в часовне, помнишь?

– Ну, желаю приятно провести время, – сказал он.