Я не сулю тебе рая - Анвер Гадеевич Бикчентаев

уехал в Уфу, не скоро вернется.

Нимфочка не особенно внимательно меня слушала. Придирчиво оглядела всю нашу квартиру и осталась ею довольна.

— Жить можно!

Она удобно расположилась на моем диванчике и положила ногу на ногу. Я сел напротив.

— Письмишко мое получила? — в упор спросил я.

— Да, конечно.

— Понравилось?

— Как тебе сказать? Тетке оно совсем не понравилось.

— А тебе?

Она неопределенно пожала плечами. Значит, замужество не состоялось. Молчим.

— Я теперь в коммунистической бригаде состою.

— Не смеши! — оживилась она. — Вот нисколько даже не верю.

— Ну, пока еще не настоящая бригада, только за звание боремся. Но все же…

— Вижу, усы сбрил, — замечает она во мне перемену. — Теперь в моде борода.

Мне как-то смешно становится. Не хочу ей объяснять, но я отошел от этих ребяческих забав. Зачем человеку борода? Не пещерные же мы люди!

Притворно вздыхаю.

— Тут у нас как-то не принято. По правде говоря, и техника безопасности запрещает. Борода может легко воспламениться в случае взрыва или пожара.

Нимфочка напоминает, что я нарочно несу чепуху.

Она умеет кокетничать, это ей как-то даже идет.

— Вижу, ты меня успел разлюбить, — говорит она. — Даже не поцеловал по случаю встречи…

Мне хочется ей сказать откровенно, что у меня что-то где-то перевернулось — в том смысле, что я сам себя не понимаю. Но я молчу.

Она принужденно смеется.

— Я пошутила. Да тебе и не надо, мой милый, оправдываться. Я раскусила тебя, когда получила твое письмо. Тебя взяли в ежовые рукавицы. Вот в чем дело.

— Послушай, ты, наверное, еще не обедала. Хочешь, собственными руками обед приготовлю? Тут у нас самообслуживание. Картофельный суп могу сварить. С мясными консервами. Пальчики оближешь.

— Спасибо, мой милый.

Как это она говорит! Мне даже становится жалко ее.

— Признайся, есть все-таки хочется?

Нимфочка начинает ходить по комнате, останавливается перед зеркалом — поправляет волосы, отходит к столу — берет сумочку.

— Если тебе не запрещает твоя Нагимочка, может быть, в ресторан пойдем?

«Эх ты, дурочка!» — думаю я.

— Что ж, в ресторан так в ресторан. Пошли…

Не успели мы занять стол, как к нам подсел какой-то фронтовик. У него любимый тост: «За отчаянный саперный батальон». Сначала мы терпели его, потом пересели.

Нимфочка была в том же костюме, в котором провожала меня на уфимском вокзале. Парадный полумальчишеский вид. Выпила она изрядно, с ней это бывает. И стала строить глазки кому попало, уж такая натура, ничего она с собой поделать не может. И вдобавок стала выставлять напоказ свои коленки. Когда она выставляет их на всеобщее обозрение, приятного мало. И сам не знаю, отчего меня стало мутить.

— За нашу родную Уфу! За возвращение! — Нимфочка подняла рюмку.

Если бы не эти выставленные напоказ коленки, я бы, очевидно, поддержал тост, но тут я заартачился:

— Никуда я отсюда не поеду.

— Поедешь!

— Не поеду. И оставим это. Лучше скажи, как живет Попугаев.

Она неопределенно махнула рукой.

— В последнее время стихов не пишет. Готовит какую-то лекцию: «Самопроникновение или самоистощение». Ты со мной все-таки уедешь. Ведь верно?

— Нет и нет!

— Да и да!

Даже официантки стали поглядывать на нас. Еще немного и нам не миновать бы ссоры. В это время, к счастью, в ресторан шумной ватагой ввалились какие-то местные ребятишки. Знакомая картинка: шесть ломак. Они устроились за соседним столом.

Девчонки вели себя как заведенные: смыкают то пятки, то носки; кривляются даже без музыки. У них синие островки под глазами. А каждой, пожалуй, не больше шестнадцати лет!

Провинциальные шалопаи были уже навеселе. Один из них барабанил по столу негритянский тамтам. И ничего при этом не говорил, даже не мычал. Второй насвистывал. А третий мрачно, молчал. Такой тип всегда встречается в подобной компании, для контраста.

Девочки наравне с мальчишками пили водку и курили. Выпустят перед собою много-много дыму и вдруг втягивают его через рот, чтобы через секунду выпустить через нос. Тут нужна, конечно, большая практика. И сноровка.

Моя Нимфочка пришла от них в восторг и давай строить глазки. При желании она это здорово умеет. А дурни клюнули на это. Они и в самом деле подумали, что она без ума от них.

«Тамтам» пригласил Нимфочку на танец. Она пошла. И я сразу сообразил — она сделала это мне назло.

Баянист надрывался. А Нимфочка между тем вовсе разошлась. Захотелось плюнуть на все и уйти. Как-никак, а мне еще предстояло свидание с Айбикой. Но я побоялся оставить Нимфочку среди этого сброда.

Вдруг одна из девчонок, тоже, наверное, назло кому-то, пересела за наш стол и предложила пойти в гости к какому-то Гау-гау; Нимфочка — разумеется, мне назло — немедленно согласилась.

Что делать? Не оставлять же ее одну в этом гнусном обществе? В конце концов я единственный ее друг в нашем городе и за нее в ответе. Волей-неволей мне пришлось последовать за шумной компанией.

Нимфочка шла впереди под ручку с «Тамтамом» и весело напевала стихи Попугаева:

Никого — моя подруга,

Ничего — моя дорога!

Нечто — это моя цель…

Только бы не попасться на глаза Айбике или Валентину.

По дороге выяснилось, что Гау-гау здорово провинился перед компанией. Назанимал у всех денег и не возвращает. Было условлено устроить какой-то суд шарашки.

25

Еще издали мы услышали джаз-бандовую музыку, вырывавшуюся из широко распахнутых окон. Однако на звонки никто не вышел.

— Пустим в ход кулаки! — скомандовал самый мрачный весельчак.

Банда пустила в ход кулаки, и только тогда в двери щелкнул замок и перед нами выросла фигура Пискаревского: это и был прославленный Гау-гау. Вот уж не думал! Пискаревский, пожалуй, был поражен не меньше меня.

Он пригласил нас войти, больше ничего ему не оставалось делать.

Буйная компания ввалилась в большую комнату, заставленную ветхозаветной мебелью: диван, кресла, люстра — все было по-купечески добротно.

Даже у комода сытый вид: никогда бы не подумал, что Пискаревский дома как сыр в масле катается.

Пока рассаживались и хохотали, прошло много времени. Я все ждал, когда начнется «шарашкин суд», но так и не дождался. Среди шума я вдруг услышал, что кто-то громко стучит.

— Что это? — спросил я.

— Оставь, — лениво отозвался Пискаревский. — Соседка! Ну ее к дьяволу!

Но тут стали стучать не только громко, но и отчаянно. Я не выдержал и ринулся открывать дверь. Стучали не у входной двери, как это полагалось бы соседке, а в ванной комнате.

Не успел я откинуть крючок и распахнуть дверь, как из ванной комнаты вывалилась старая женщина почти без сознания. Наверное,