Завещание Императора - Вадим Сухачевский

— Хорошо, — сдалась матушка, — хорошо! Допустим! Ребенок вполне может знать фамильные легенды. Это даже очень полезно! Все должны знать свое происхождение, тем более – если оно вполне благородно. Но, быть может, не следует начинать так издалека? Для начала расскажем о том, что не вызывает сомнений. Это и весьма кстати: возможно, убережет его от общения со всяким сбродом, как нынче.

— Вы все о том же – об императорской крови, о происхождении от Павла!.. Как раз пользы в том, по-моему, никакой, кроме вреда. И без того Diese dicke Henne [27] учит его чванству. Век уже не тот на дворе. Даже я, между прочим, два раза плавал простым матросом – и ничего. Да, к слову, и не велика честь знать, что прабабка твоя – обычная блудница, а прадеда пристукнули табакеркой.

— Но ведь именно от Павла, вы сами говорили, идут корни к Меровингской династии, а уже оттуда…

— Вот именно! Если и затевать разговор – то начинать имеет смысл именно оттуда. Все равно через двадцать лет, или сколько там у нас осталось до искончания века, многое откроется. Вспомните про завещание Павла, — а ему, безусловно, многое было известно.

— Вы думаете, там именно то?

— Думаю – это наиболее вероятно, иначе к чему бы такие тайны городить? Меровинги меровингами, — неплохо, конечно, для щекотания амбиций, — но если и влезать в эту генеалогию, то лишь ради самого главного. Не знаю, сколько там правды, но если мальчик по своему предназначению…

Фон Штраубе насколько мог навострил слух, чтобы не пропустить это самое-самое главное, способное, он чувствовал, перевернуть всю его жизнь… Надо же было такому случиться – именно в этот момент кусты вдруг зашуршали, словно целое стадо коров через них пробирается, и раздался голос фройлен Беккер:

— Boris, mein Junge, wohin du hast weggekommen? Ich bin dich ermudet, zu suchen! Mein Gott, wo du? Ich weiss, du irgendwo hier! Antworte! [28]

Он сжался под окном, не смея шелохнуться. Надо же было ей поднять крик именно в эту минуту! Как он ненавидел сейчас эту глупую, надоедливую немку, эту надзирательницу, эту dicke Henne!

Наконец, что-то еще кудахча, буреподобно шумя кустами, она ушла продолжать свои поиски в другом конце двора. Но услышать главное ему так и не удалось. Когда шум кустов затих в отдалении, родители уже заканчивали разговор.

— Хорошо, — сказал отец, — возможно, вы правы. Он, действительно, еще мал, и можно повременить. Тем более – на днях все равно отсюда уезжаем, я тебе еще не говорил. Завтра начинаем укладывать вещи…

— Что, уже? Только из-за того, что этого татарина звали Гаспар?

Отец в задумчивости, скорее, для самого себя произнес фразу, еще даже более таинственную, чем все, что он говорил до сих пор:

— Сказано: Гаспар пришел с Востока… Нет, конечно же, нет. Просто сегодня получил письмо из Петербурга. Через неделю меня заслушивают в Географическом обществе, а там уже – готовиться к экспедиции.

— Вы думаете, они дадут достаточно денег?

— Думаю, сколько-то на первое время дадут – разумеется, как всегда, не достаточно. Покамест я распорядился заложить оба курляндских имения.

— Mon cher, mais ce, que chez nous sommes! [29]

— Я переписал на ваше имя ценные бумаги, и кое-что у нас на счету в банке, так что на время экспедиции вам должно вполне хватить. А после… В конце концов, рано или поздно они все оплатят, а помимо этого – вы же знаете, какую премию назначила Академия. В убытке не будем.

— И – когда же?..

— Если Бог даст, с началом будущей навигации – в апреле, должно быть. Но прежде месяца четыре надо на подготовку, и до Владивостока еще добраться надобно, так что, полагаю, через пару месяцев, увы, расстаемся. А там уж, после экспедиции – если все будет хорошо, то, думаю, года через два, и Борис к тому времени подрастет, — там уж мы вернемся к этому разговору…

…Неужто не понимал, сколь невозвратно любое мгновение? Он никогда не вернется к этому разговору. Он вообще не вернется из своей экспедиции. Через полтора года придет извещение из Географического отделения Академии, в коем будет сообщено, что судно "Святая Варвара" с экспедицией, возглавляемой контр-адмиралом российского флота, действительным членом Императорской Академии наук бароном Модестом Викторовичем фон Штраубе оказалось зажато и раздавлено льдами в северных морях. Предпринятые поиски на собачьих упряжках увенчались успехом лишь через два месяца, когда уже ни одного из мужественных участников экспедиции… В том числе и самого контр-адмирала фон Штраубе, имя которого отныне навеки золотыми буквами вписано в историю покорения российского Севера…

Оба заложенные имения под Ригой уйдут на погашение долгов. Матушка, полуобезумевшая от горя, будет жить приживалкой в деревне у какой-то своей дальней родственницы и раз в неделю писать оттуда ему в училище длинные сентиментальные письма, в которых наряду со вздохами воспоминаний изредка будут проскальзывать неясные намеки на его "le Destination Grand" [30], на что-то еще, столь же смутное, так и недослышанное им из-за Diese dicke Henne фройлен Беккер в тот гурзуфский вечер, зажатый между двумя жизнями, как гербарный листок.

…Вот еще: из того же вечера, из той же, навсегда отломившейся жизни. Матушка при тусклом свете лампы моет его на кухне перед сном в большом корыте, оттирает мочалом следы грязной тины с лица и с колен, потом трогает пальцем родимый знак у него на плече и задумчиво произносит слова, смысл которых так же неясен, как все, что он слышал, сидя под окном веранды, как все, на что позже иногда натыкался в ее письмах:

— Странная родинка… — говорит она. — Такой больше – ни у кого в нашем роду… — Продолжает, разговаривая сама с собой: – Это, конечно, знак… Кто знает, может быть, он прав, и надо тебе рассказать?..

Он смотрит на нее с надеждой, ожидая, что – вот, сейчас!.. Поймав его взгляд, отводит глаза и говорит:

— Не слушай, mon cher, это я так… Может, когда-нибудь потом…

И он смиряется. А она – она, как и отец, не понимает, что не будет никакого "потом", в этом ускользающем в небытие мире все имеет смысл только сейчас!..

Вместо этого она нежно гладит его отметину и повторяет, теперь почему-то грассируя по-французски:

— Какая стх’анная х’одинка… Кх’асивенькая!.. И сам кх’асивенький, — тебе говох’или?..

Квирл, квирл…

Господи, да это же Нофрет! Верно, он, разнежась в ванне, уснул, а эта простая в повадках душа без стеснения разглядывала его уже Бог знает сколько времени.