Капитан госбезопасности. В марте сорокового - Александр Логачев

Еще когда они поднимались по ступеням из подвала, вор спросил сокамерника: «У тебя есть нора, где можно отсидеться?» Тот заверил, что есть. Поэтому украинец должен был указывать, куда ехать. Ну, еще и потому, что вор Жох с городом не мог быть хорошо знаком.

— Швидше идь! — потребовал Кемень, пришедший от свободы в возбужденное состояние.

— Не надо, — остудил его пыл «вор». — Держи эту скорость, рулевой, нечего привлекать к себе внимание.

Кемень спорить не стал.

Город капитан видел впервые. Видел он его сейчас плохо. Света одних лишь уличных фонарей не хватало, чтобы разглядеть его как следует. А там вроде было на что посмотреть. Промелькнула часовня, «сросшаяся» с жилым домом, стены ее покрывали барельефы — святые, библейские сцены, львиные морды, горгульи. В круглом, чердачном окне часовни (наружной рамой ему служил каменный венок, а по центру его пересекало основание распятия, уходящего к крыше) горел свет. Это было одно из редких освещенных в этот час городских окон. Скорее всего, до октября тридцать девятого, пришло капитану в голову, они так рано спать во Львове не ложились. Он знал, что даже сейчас в городе сохранились остатки частной мелкорозничной торговли. А до присоединения капитал здесь цвел пышным цветом: банки, торговые общества, оптовые конторы, частные магазины, магазинчики, лавки, рестораны и кафе. Значит, вовсю кипела и ночная жизнь. Все, кипение прекратилось. Ну и милиции меньше работы…

Они обогнули какую-то площадь, и машина покатила вдоль длинного здания с маленькими окнами-бойницами и высоким фундаментом, сложенным из камней. Здание походило на казарму. Потом пронеслись мимо собора, чьи башни и шпили вызывали у капитана ассоциацию с сосульками, и поехали кварталом жилых домов, где навстречу попался автомобиль — первый автомобиль, не считая их «зиса», замеченный на улице.

Город напоминал прибалтийские города и в чем-то неуловимо — Ленинград. Впрочем, ночные впечатления не самые верные…

Вчера капитан и товарищ Адамец сошли с поезда последними, их встретил оперативник львовского НКВД, провел по перрону мимо служебных и подсобных помещений вокзала к хозяйственному подъезду, где они сели в темно-синий «паккард» с занавешенными задними стеклами. На нем доехали до частного домика на окраине Львова, въехали во двор. В доме капитан переоделся в ту одежду, что была и сейчас на нем под гимнастеркой и штанами. Потом с львовским оперативником они отправились на той же машине в следственный изолятор. Из машины на тюремный двор капитан выбрался уже как заключенный. А на руках доставившего его оперативного работника имелись все необходимые сопроводительные документы. То есть Жох сидел в тюрьме вполне официально. И сразу был определен в карцер.

Так что город вчера он, считай, вовсе не видел, сегодня же знакомился с ним сквозь ночную паранджу.

Их автомобиль, направляемый краткими командами с заднего сиденья «налево, там свернешь, прямо до конца «, громыхал сейчас по булыжникам улицы, состоящей исключительно из трехэтажных домов. А сразу за ней, увидел капитан, начинался парк. Подходящее место.

Согласно предварительной договоренности капитан должен был «застрелить» Адамца и выкинуть из машины в подходящем, то есть безлюдном и тихом месте. Следовало спустить курок того револьвера, что капитан изымет у самого первого надзирателя. Это был револьвер, из которого капитан якобы укокошил надзирателя через подушку. Его барабан, по уговору, должен быть снаряжен холостыми. То, что пули холостые, Шепелев проверил еще тогда, когда первый надзиратель упал возле карцера и притворился потерявшим сознание…

Ну, не было полного доверия к Адамцу, что ты будешь делать. Хотя наличие или отсутствие пуль в патронах впрямую касалось жизни Адамца, но мог же он, скажем, под воздействием коньячных паров перепутать наганы. Если бы на месте старшего лейтенанта находился кто-нибудь из ребят его, капитана Шепелева, отдела, их бы он не перепроверял. Ребята, ребята… За какие-то два месяца погибли все четверо. Андрея Лезина застрелили накануне войны в Ленинграде, когда он вышел на след одного из агентов финской разведки, троим могилой стал финский снег. А теперешнего напарника капитан в деле видит в первый раз, плюс поездные впечатления. Поэтому Шепелев в самом начале сегодняшнего побега, достав наган из кобуры первого надзирателя, не пожалел полминуты, вытащил шомпол, вытолкнул из гнезда барабана патрон, убедился, что тот холостой, и вернул на место.

Теперь же это холостое оружие находилось у Кеменя. Ну, не мог он дать ему револьвер с боевыми патронами, как не мог вовсе не дать оружие. Последнее выглядело бы подозрительно, а первое было бы неразумно — а ну как под давлением панических или фанатических мыслей тот затеял бы ни с того ни с сего пальбу. Нельзя было рисковать жизнью случайных людей. Правда, теперь следовало искать новое сценическое решение «устранения» шофера. В общем-то, этот вопрос — не вопрос. В том же безлюдном месте капитан вытащит Адамца из машины, оставив в ней Кеменя, отволочет в парк. Там пошлет пулю в землю или обойдется без стрельбы. Вернется и скажет новому приятелю, что пробил шоферу рукоятью голову и оставил под кустом. А то полезнее для установления доверия будет провернуть такую инсценировку: сделать так, чтобы националист видел сцену убийства, а самому прострелить одежду под мышкой Адамца, не задев тело.

Пора. Машина движется вдоль парковой тишины и темноты.

— Стой, — приказал шоферу «вор».

Машина взвизгнула и замерла, повиновавшись тормозам.

— Вылезай, рулевой, — Шепелев открыл дверцу со своей стороны.

Он уже поставил ногу на край кузова, когда Кемень перегнулся через спинку переднего сиденья, блеснул металл — и шофер Адамец стал валиться набок. Из его перерезанного горла на кожаную куртку хлынуло темное и густое.

«Бритва. Которую я ему дал. А он ее прихватил с собой. А я не подумал», — отстучал телеграф в голове остолбеневшего капитана. Эмоции привычно, тренированно сдерживались. Все-таки он оперативный работник госбезопасности. И необходимо играть дальше, ничего уже не поправишь.

«Отгулял Адамец. И не он тебя подвел, а ты его, капитан». Капитан знал, что этого промаха себе не простит никогда. Весельчак Адамец отпил и отпел свое, и случилось непоправимое только из-за его, Шепелева, беспечности. Конечно, заживет, зарубцуется (если успеет зарубцеваться до тех пор, пока тебя самого не чиркнут, прошептал кто-то в мозгу, у них с этим, сам видишь, не заржавеет), но такие занозы из сердца не достаются никогда, а люди оттуда, с того света, уже не возвращаются. Однако действуй, действуй, капитан, операцию надо продолжать.

— Перетаскивай назад, идиот! — закричал «вор», вновь захлопывая переднюю дверцу.

— У парк мо…

— Какой парк, мудак! — перебил «Жох». — Хочешь, чтобы легавые увидели, проезжая мимо, как мы трупы таскаем. Тащи, козел!

Кемень подхватил зарезанного им шофера за шиворот и потянул в зазор между передними сиденьями. Капитан помогал ему, поднимая ноги убитого.

— На хер ты здесь его кончил? Отвел бы я его под деревья, оглушил бы на полночи, зачем шофера мочить? — говорил «Жох». — Сиденье измазюкал. Как теперь садиться! Или ты поведешь?