Тверской Баскак - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

как по главной улице катится толпа. Злым неудержимым потоком, от края до края! В лунном свете бликуют наконечники копий и оголенные клинки. Вновь ударил набат, сотнями злых огоньков замелькали горящие факелы, а в морозном воздухе застыл яростный вопль.

— Бей супостатов, православные!

И ответом ему пронеслось громом тысячи голосов.

— Рязань! Бей!

Слышу на ухом разочарованный возглас Калиды.

— Мать честная, не успели-таки!

Его бодрый тычок в бок помогает мне взлететь в седло. Кобыла уже стоит хвостом к набегающей толпе, остается только ткнуть ее пятками и сходу рвануть в галоп. Теперь Калида первый, а Куранбаса с заводными за мной. Несемся в обратную сторону к княжьему терему, а сзади под бешеный колокольный звон слышится рокот и гул бегущей толпы.

Я уже начал думать, что возвращаемся под защиту татарских стрелков, как Калида вдруг заорал.

— Приготовьтесь! Сворачиваем в следующий проулок.

Почти сразу же, конь под ним закладывает правый вираж и пропадает в темной дыре. Тяну что есть сил за поводья, правя даже не вижу куда, но хвала небесам, кобыла сама идет следом за конем Калиды.

Летим дальше. Назад даже не оборачиваюсь, если уж я заехал, то степняку сам бог велел. Слева, справа мелькают столбы заборов, торчащие крыши, и вдруг чувствую, кобыла начинает притормаживать. Впереди топчется на месте конь Калиды, и, подъехав, я заглядываю ему за спину. Там пляшет свет факелов и видны мрачные фигуры.

Присматриваюсь и вижу троих горожан в зипунах и валенках. У одного в руках острога, а двое других с дрекольем. Рожи у всех троих перекошенные, то ли от страха, то ли от ярости.

Мгновение тишины длится как вечность, а затем, сначала спокойный голос Калиды:

«Давайте за мной! Будем прорываться!» — и тут же, следом его яростный рев:

— С дороги, собаки худые! Зарублю!

Конь Каледы рванулся в намет, из ножен вылетела сабля. Фигуры впереди было сгрудились в кучу, но в последний момент все-таки труханули и прыснули по сторонам.

Я даже не смотрю куда. Проношусь мимо упавших в сугроб горожан и слышу сзади топот копыт мерина Куранбасы.

«Кажись, прорвались! — Вспыхивает в голове радостная мысль, и тут же вслед за ней тоскливое осознание. — А куда?! Куда прорвались-то если ворота в другой стороне».

На мои сомнения, не оборачиваясь, кричит Калида.

— Поп…уйти…чер…сев…вор…!

Понимаю это как «попытаемся уйти через северные ворота», и обрадовано понимаю, что ворота в Рязани не единственные, а значит шанс вырваться из закипающего кровавого котла все-таки остается.

На полном скаку вырываемся на приворотную площадь, и здесь Калида тормозит, вздыбливая коня. Я, к счастью, в этот момент слегка приотстал, так что в этот раз остановка происходит не так экстремально.

Окидываю взглядом утоптанный снег и вижу с десяток трупов, валяющихся на подходе к воротной башне. Сразу видно, что все это монголы из отряда Турслана Хаши. За столько месяцев я уже научился их различать. Некоторых даже узнаю в лицо.

Озадаченно пялюсь на мертвяков и слышу рассудительный голос Калиды.

— Видать, Туслан хотел вырваться из города, а его здесь ждали. Своих то, смотрю, рязане унесли, а с чужими покойниками заморачиваться не стали. — Он помолчал и, оглядев трупы, добавил. — Телохранители — молодцы! Все полегли, а нойону своему дорогу таки пробили!

Его уверенность вызывает у меня сомнение.

— Почему думаешь, что Турслан ушел?

Калида одарил меня удивленным взглядом.

— Ты что его тело где-то здесь видишь?! — Продолжая говорить, он спрыгнул с коня. — Думаю, отряд, что положил тут монгол, скорее всего, ломанулся к княжому терему, своим на подмогу. Ворота заперли и пошли.

Вытащив саблю, он осторожно двинулся к башне и вскоре исчез в темном зеве воротной арки. Несколько мгновений тишины, а затем, раздался глухой удар упавшего бревна и скрип открываемых ворот. Еще через миг из темноты вынырнул довольный Калида.

— Повезло, никого нет! — Он вскочил в седло и махнул рукой. — Все, уходим поскорей!

Вслед за Калидой медленно въезжаю в темноту проезда. Мягко чмокают копыта по укатанному снегу. Впереди светится проем ворот и звездное небо.

Выезжаем на мост, и обернувшись, бросаю последний взгляд на город. Позади темная мрачная громада и красное зарево пожара, встающее над маковками церквей.

Вздохнув, уже собираюсь послать кобылу в галоп, и тут краем глаза замечаю сразу же за мостом, но чуть в стороне от дороги, еще одно лежащее тело.

В этот миг в душе екает дурное предчувствие и желание хлестнуть кобылу, да умчаться отсюда побыстрей, становится просто нестерпимым. Вместо этого я почему-то медлю и всматриваюсь в лежащего человека.

Тук, тук, тук! Стучит кровь в висках, а я, словно застыв, смотрю на темное лежащее тело. И тут вдруг отчетливо слышу стон. Я уже знаю, кто это стонет, и здравый смысл, надрываясь, безмолвно кричит в моей голове:

«Уезжай! Сделай вид, что не слышал и беги! Беги отсюда!»

Вместо этого, я сползаю с седла и, пройдя по снегу, подхожу к лежащему. Вижу торчащий из спины обломок стрелы. Нагнувшись, переворачиваю тело и скривившееся от боли лицо Турслана Хаши шепчет мне прямо в глаза.

— Помоги!

«Ну что! — Вспыхивает у меня в сознании злорадная мысль. — Доигрался! Давай тащи его теперь! Был неплохой шанс уйти, пока погони нет, а теперь с полудохлым монголом тебя наверняка поймают. Ты же этого хочешь?!»

Заглушая мой собственный сарказм, сверху слышится голос Калиды.

— Не ушел знать Турслан то!

Я поднимаю на него взгляд.

— Живой он! Надо бы помочь. Может заберем его с собой, а?!

Калида меряет меня сомневающимся взглядом, и в этот момент в моем сознании проявляется знакомый скрипучий голос моего непрошенного куратора.

«Даже не думай! Я повторять больше не буду. Ты свидетель! Ни во что вмешиваться права не имеешь. Оставь этого человека и уезжай!»

Подъехал Куранбаса, и теперь оба моих помощника смотрят на меня так, что сомневаться не приходится, какого мнения они о моей затее. Если бы они могли слышать мой внутренний голос, то согласились бы с ним безоговорочно. Они все еще в седле и слезать не торопятся, явно надеясь, что я сейчас передумаю.

Мне бы, действительно, передумать, но я почему-то этого не делаю. Ну не могу я бросить умирающего, ну выше это моих сил! Мама-папа меня по-другому воспитывали, чтобы вот так встать и уйти, оставив человека умирать. Проскачи я мимо, не остановись, и вопроса бы не было, но уж коли увидел эту смертную муку в его глазах, коли услышал его срывающееся «помоги…»

Как я могу его оставить здесь умирать, да этот взгляд до конца жизни будет меня