Терроризм в Российской Империи. Краткий курс - Олег Будницкий

Во многом сходные дефиниции терроризма давались и ранее, но Гудвину удалось предложить, возможно, наиболее четкую и емкую на настоящий момент формулировку. Однако следует иметь в виду, что определение Гудвина относится к революционному терроризму второй половины ХХ века, которому посвящены его основные работы, и применять его формулу без оговорок к истории российского революционного движения второй половины XIX – начала ХХ века, как это иногда делается, вряд ли возможно. Скажем, одними из первых объектов покушений русских революционеров были тайные агенты или служащие полиции; относятся ли они к «некомбатантам»? Военнослужащие, участвовавшие в подавлении крестьянских волнений или вооруженных восстаний в городах, в том числе в бессудных расстрелах: являются ли они комбатантами только в период участия в карательных акциях или «умиротворении» (терминология здесь определяется политическими пристрастиями), а после их завершения, в случае террористической атаки, уже должны рассматриваться как некомбатанты?

Историк Мартин Миллер выделяет три характерные черты терроризма: 1) повторяющиеся акты насилия, которые создают атмосферу страха, незащищенности и подозрительности в гражданском обществе; 2) терроризм включает динамическое взаимодействие между группами или индивидуумами как во власти, так и обществе, выбирающими его в качестве средства достижения специфических политических целей; 3) терроризм – это ответ на борьбу против законной власти в пределах национального государства в период политической нестабильности.

Миллер пытается дать дефиницию одновременно терроризму «снизу» и террору «сверху». Он пишет, что термин «террор» применяется для обозначения экстремально насильственных режимов вроде сталинского, гитлеровского, полпотовского, режима красных кхмеров в Камбодже, режима Иди Амина в Уганде или маоистского режима в период «культурной революции» в Китае. Миллер попытался создать «единый нарратив», объединяющий описание и анализ насилия со стороны правительств и революционеров. С его точки зрения, это позволит понять терроризм в его «широчайшей исторической репрезентации». На мой взгляд, такой подход приводит к размыванию специфики революционного терроризма.

На мой взгляд, наиболее точное определение терроризма, отвечающее реалиям второй половины XIX – начала ХХ века, было дано Джейкобом Хардманом в статье «Терроризм», впервые опубликованной в «Энциклопедии социальных наук» в 1934 году. Согласно Хардману, «терроризм – это термин, используемый для описания метода или теории, обосновывающей метод, посредством которого организованная группа или партия стремится достичь провозглашенных ею целей преимущественно через систематическое использование насилия. Террористические акты направляются против людей, которые как личности, агенты или представители власти мешают достижению целей такой группы». Хардман добавлял, что «уничтожение собственности и оборудования, опустошение земель может в особых случаях рассматриваться как дополнительная форма террористической деятельности, представляя собой разновидность аграрного или экономического терроризма как дополнение к общей программе политического терроризма».

Существенным и весьма важным для уяснения предмета нашего исследования является положение, сформулированное Хардманом, что «терроризм как метод всегда характеризуется не только тем фактом, что он стремится вывести из равновесия законное правительство или нацию, но также продемонстрировать массам, что законная (традиционная) власть больше не находится в безопасности и без вызова. Публичность террористического акта является кардинальным моментом в стратегии терроризма.

Если террор потерпит неудачу в том, чтобы вызвать широкий отклик в кругах за пределами тех, кому он напрямую адресован, это будет означать, что он бесполезен как орудие социального конфликта.

Логика террористической деятельности не может быть вполне понята без адекватной оценки показательной природы террористического акта».

Поясню специфику терроризма на конкретном историческом примере.

В ночь с 11 на 12 марта 1801 года заговорщиками был убит император Павел I; 80 лет спустя, 1 марта 1881 года, и также в результате заговора, погиб его внук – император Александр II. В первом случае сам факт цареубийства стремились скрыть: изуродованное лицо покойного императора загримировали, высоко подняли воротник мундира, низко надвинули на лицо треуголку. Официальная версия смерти Павла I от апоплексического удара (инсульта) должна была скрыть реальную причину – от удара табакеркой в висок. Во втором случае цареубийство было объявлено заранее, можно сказать, анонсировано народовольцами. «Казнь» императора была осуществлена максимально публичным образом – в центре столицы средь бела дня. Вскоре после цареубийства Исполнительный комитет «Народной воли» обратился с открытым письмом к Александру III, в котором взял на себя ответственность за теракт, выдвинул требования к новому императору и угрожал в случае их неисполнения тем, что «страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка». Во втором случае мы имеет дело с террористическим актом, в первом же с чем-то сходным с тираноубийствами в Древней Греции.

Чтобы избежать терминологической путаницы, в литературе принято разделять понятия террор – насилие, применяемое государством, насилие со стороны «сильного», и терроризм – насилие со стороны оппозиции, со стороны «слабого».

В нашей книге речь преимущественно идет о революционном терроризме, и используется, как правило, соответствующий термин. В качестве синонима понятия «терроризм» в литературе используется также словосочетание «индивидуальный террор», хотя последний термин не всегда точно отражает исторические реалии.

Происхождение терроризма

Относительно времени возникновения терроризма мнения историков и политологов довольно заметно расходятся. Одни приравнивают к терроризму любое политическое убийство, и, таким образом, корни терроризма отодвигаются в античные времена (У. Лакер), если не в еще более ранний период; другие считают терроризм феноменом конца ХХ века (Й. Александер, Виктория Чаликова и др.). Французский историк Марк Ферро возводит терроризм к «специфической исламской традиции Хошашин XI–XII вв.», а Н. Неймарк относит происхождение современного терроризма к эпохе пост-Наполеоновской Реставрации.

М. Миллер попытался взглянуть на феномен терроризма «в исторической перспективе». Перспектива внушительная: Миллер начинает с библейских времен и заканчивает современными США, Латинской Америкой и Африкой. В обширной главе «Революционный и царский терроризм в России XIX века» он совершает экскурс в ранние периоды русской истории, упоминая в качестве примеров насилия опричный террор Ивана Грозного, насилия, осуществлявшиеся участниками крестьянских восстаний, деятельность Тайной канцелярии Петровского времени. Основная часть главы посвящена изложению воззрений на террор и деятельности русских революционеров, а с другой стороны – деятельности политической полиции, в том числе истории полицейской провокации. На мой взгляд, при таком подходе специфика терроризма размывается, и он по сути приравнивается к любым формам насилия.